Дети Ирены

Ирену преследовали ночные кошмары. Они становились все страшнее, и она, просыпаясь, чувствовала себя разбитой. В этих снах всегда было одно и то же ощущение ужаса и беспомощности. Но Ирена слышала и кое-что еще, слабый лучик света среди этих бесконечных пыток: голос ее подруги Евы, говоривший с ней вновь, «ласковый, тихий и успокаивающий»¹⁹⁸.

Все, что было до этого – работа с подпольными сетями, контрабанда, секретность, – стало ничем по сравнению с размахом потерь и творящихся преступлений. Более того, в середине августа депортации, как выяснилось впоследствии, не достигли еще даже половины своего масштаба. Они будут длиться весь следующий месяц с ужасающей интенсивностью. Ирена будет идти за немцами след в след в ярости и негодовании от неслыханного насилия. «Очень быстро мы поняли, что единственный способ спасти детей – просто брать и вытаскивать их из гетто», – повторяла она с непреклонной, стальной твердостью¹⁹⁹.

Глава девятая Последняя миля

Варшава, август – сентябрь 1942 года

Тем летом для упорядоченного проведения депортации гетто разделили на отдельные районы, и через три недели после ее начала были расклеены листовки, приказывающие всем жильцам района, включающего улицу Электоральную и Лешно, покинуть свои дома и прийти на перекличку утром 14 августа 1942 года.

К этому дню в Треблинку на смерть было отправлено 190 000 человек. В гетто больше не было уличных рынков, лишь тонкий ручеек провизии проникал в него через подпольные каналы. Многие голодали неделями, и кто-то даже по собственной воле отправлялся на платформу по одной простой причине: немцы изменили стратегию, пообещав «добровольцам» большие пайки с хлебом и мармеладом.

«И что, если на востоке нас ждет смерть?» – спрашивали семьи. В гетто смерть их ждала определенно – от голода. Часто они были настроены остаться вместе любой ценой. Сестры-близнецы еврейского актера, которого Ала и Нахум спасли на Умшлагплац, Ракель и Сара, были среди тех, кто решился идти на платформу добровольно. Йонас и его жена Диана умоляли их передумать. Ала уже спасла одну из сестер от смерти. Но это лишь усилило их страх и решительность. «Они не могли представить, как будут жить друг без друга», – позднее говорил Йонас²⁰⁰. Если им суждено погибнуть, то погибнут они как сестры. На Умшлагплац потрясенные свидетели из Сопротивления рассказывали об очередях из сотен добровольцев, терпеливо ожидающих погрузки. Они ждали целыми днями, окруженные вооруженной охраной. Людей было очень много: по сообщению очевидцев, «поезда, отправляющиеся теперь дважды в день с 12 000 человек в каждом, не могли их вместить»²⁰¹. Почти все они были убиты в Треблинке, включая Ракель и Сару.

Другие предпочитали скрываться во время облав в подвалах и на чердаках. Даже те, кто имел разрешение на работу или документы юденрата, старались не рисковать быть замеченными, когда квартал опустел. Еврейским полицейским приказывали каждому доставлять по семь человек ежедневно – либо самим занять в вагоне место недостающих. «Никогда прежде, – вспоминали выжившие, – никто не был столь неумолим в проведении Aktion, как еврейские полицейские»²⁰².

Среди прочих во время облав на Электоральной улице поймали и десятилетнюю девочку. Катажина Мелох к тому времени уже стала сиротой. Ее отец Максимилиан погиб в 1941 году, когда нацисты оккупировали Белосток. К тому моменту немцы и Советы уже воевали друг с другом. Катажина и ее родители, у которых были советские паспорта, могли бы бежать. Но девочка в июне находилась в летнем лагере, и Ванда не могла уехать без нее. Максимилиана призвали на фронт, где он и погиб, а Катажину вместе с матерью и другими евреями немцы поместили в городское гетто. Посреди ночи Ванда то и дело будет трясти спящую дочь, спрашивая ее: Ты помнишь? Девочка знала ответ наизусть: Улица Электоральная, 12. Это был адрес семьи ее матери в Варшаве. Ты должна будешь найти дорогу туда, если со мной что-то случится. Если останешься одна, вспомни о своем дяде.

И однажды это случилось. Ванда видела, как меняется Белосток, и ей не нравились эти перемены. Советы теперь были врагом Германии, и немцы активно разыскивали коммунистов. Наконец они пришли и за Вандой. «Коммунистка», – сказал гестаповец, тряся ее паспорт²⁰³. И затем, дочитав до конца: «А, ну и конечно, еврейка!» Ванда умоляла его оставить их в покое. Ей было плевать на политику, она всего лишь хотела спасти свою дочь. «Я обычная мать, поймите», – умоляла она его. Но гестаповец приказал посадить ее в коляску мотоцикла, и больше Ванду не видел никто. Катажину забрали в приют в гетто, и она последовала наставлениям матери. Девочка написала письмо своему дяде, Яцеку Голдману, и семья матери забрала ее в варшавское гетто. Зимой 1941/42 года Катажина в одиночку совершила путешествие из Белостока в Варшаву.