Дети Ирены

Одним из спасенных тогда детей была Катажина. Сегодня она журналистка на пенсии, живущая в Варшаве, и до сих пор не может сказать, случайно ли Ядвига Денека узнала дочь своей подруги или же она пришла в гетто специально ради нее. Как и у Ирены, у Ядвиги был «эпидемический» пропуск для беспрепятственного входа и выхода из гетто, и она пользовалась этим для спасения детей. Может быть, Ала и Нахум узнали о ребенке на Умшлагплац от Микелины и связались с Иреной и Ядвигой? Сегодня Катажина помнит только то, что в один из дней, с 20 по 25 августа, когда нацисты были заняты ликвидацией евреев в Отвоцке, в депортациях наступило краткое затишье, Ала вывезла ее на «арийскую» сторону в машине «Скорой помощи»²⁰⁵. За воротами ждала Ядвига. Катажина поднялась вместе с подругой своей матери по лестнице в небольшую квартирку на улице Обозова, 76, в районе Коло, где у Ядвиги и ее брата Тадеуша находилась «комната экстренной помощи» для детей Ирены. «Я покинула гетто очень жарким летом», – рассказывает Катажина (1942 год)²⁰⁶. «Из той квартиры в районе Коло я помню только зреющие за окошком крупные помидоры. Я заметила их потому, что в гетто ты, как правило, не обращаешь внимания на то, зима за окном или лето».

Такие «комнаты экстренной помощи» – «центры защитной готовности» – были столпами в системе спасения еврейских детей, и таких центров по всему городу было не меньше десятка²⁰⁷. В квартире Ядвиги периодически всю войну прятались две еврейские семьи с маленькими детьми, и люди сновали там постоянно²⁰⁸. Еще одна семья жила у Ирены. Яга Пиотровская вместе с мужем спрятали в своей квартире во время оккупации в общей сложности больше пятидесяти человек. Дети прятались у старых друзей Ирены Станислава Папузинского с Зофьей Ведрыховской, у Марии Палестер и Марии Кукульской. Они оставались у активистки Изабелы Кучовской, заведующей приютом Владиславы Мариновской и Станиславы Буссольд. Были и другие люди. Все они брали спасенных из гетто еврейских детей к себе домой и ухаживали за ними первые часы и дни, пока не находили новые семьи и новые документы. Некоторые прятали детей годами, а после войны становились для них приемными родителями.

Тогда, в 1942 году, благодаря Яну Добрачинскому и его кодовым подписям на бумагах для передачи, детей посылали в монастырские убежища, как только находили им новые «польские» документы. Десятки детей нашли пристанище в детском доме отца Бодуэна; еще больше прошло через приют и попало к приемным семьям с помощью Владиславы Мариновской и Яги Пиотровской. Некоторых разместили в религиозных семьях в Отвоцке, и больше тридцати детей спрятали в приюте при женском монастыре в селе Турковице. Местный инспектор знал о них, но согласился закрыть глаза при условии, что у детей будут пусть фальшивые, но убедительные польские документы²⁰⁹.

Когда Катажина получила новые бумаги, она стала Иреной Дабровской, дочерью неизвестной полячки Анны Гаски, и в свидетельстве о рождении ей было на год больше²¹⁰. Все это она должна была выучить наизусть. Малейшее отклонение – все, что могло выдать еврейку, – стало бы роковым. К счастью, Катажина с детства учила польский язык, в противном случае спасти ее было бы гораздо труднее. Почти все дети, которых тогда в конце лета и начале осени вытащила ячейка Ирены, происходили из ополячившихся еврейских семей, и если они не были совсем уж маленькими, то чаще всего неплохо говорили по-польски.

Дальнейший путь Катажины был стандартным. Она отправилась в детский дом отца Бодуэна как ребенок, требующий «особого ухода», после чего монахини передали ее сестрам монастыря в селе Турковице. Прежде всего в «комнате экстренной помощи», а затем и в монастырском приюте, светловолосые женщины обучали ее всем необходимым обрядам и молитвам, которые полагалось знать молодой католичке. В монастыре каждое утро, осветляя ее темные волосы, монахини туго перевязывали их белыми лентами, вновь и вновь требуя повторять катехизис. Для ребенка запомнить все это не составляло труда; сложнее было забыть. Забыть все, что она видела в гетто; забыть свою семью, опыт и язык. Любой из спасенных еврейских детей не должен был ничем выдать свою подлинную личность, ведь повсюду их поджидала угроза. Но еще чаще она исходила от невинной болтовни других детей.