Дети из квартала «Рядом-с-небом»

Какой теплый запах идет от собаки, какая нежная у нее шея и мордочка! Сингу почти забыл об этом. Если хозяин не позволит ему держать Чурилью в доме, он уйдет, убежит в какую-нибудь деревню, в какой-нибудь дом в горах, где бывают нужны пастухи. Никто теперь не разлучит его с другом, которого послал ему из Темного Ущелья сам господь бог. Чурилья, наверное, был его собакой в том далеком мире, откуда приходят дети. Сингу сказал ему так, чтобы не спугнуть его, но раз он услышал и согласился, значит, так оно и есть, значит, не зря они встретились здесь, в асьенде Лукас-Уайко, которую ненавидят и боятся во всех деревнях. По чьей воле пришел Чурилья в этот проклятый ад? И почему не удрал отсюда, не убежал по мосту из Лукас-Уайко?

— Ну, друг! Мы здесь намучаемся! Еды хватит — не в ней дело! — сказал мальчик. — Хозяева дерутся, скот бьют друг у друга… Не зря говорят, что Лукас-Уайко — это сущий ад! Но ты мой, а я… я только слуга» я — Сингуча, индий. Но мне и горя мало. Хайхай! Летай, голубок… Пой, жаворонок! Мне и горя мало!

Сингу приподнял собаку и прижал ее к себе. Чурилья ткнулся грустной мордой прямо в грудь мальчика. В собачьих глазах снова вспыхнула тревога. Улыбаясь, Сингуча притянул его голову к своему лицу и внимательно посмотрел на него, чтобы тот поверил, не боялся.

Глаза у собаки посветлели. Маленький индеец знал, как это бывает. Он видел, как светлеет вода в заводях, когда оседает земля, нанесенная ливнями, и проступает цвет камней на дне и на крутых откосах, а в пронизанной светом глубине покачиваются плети водорослей, между которыми скользят рыбешки.

Чурилья шевельнул хвостом, лениво, совсем по-кошачьи, раскрыл пасть, высунул кончик языка, и глаза его стали совсем прозрачными. Больше ничего не надо было Сингуче, больше ничего не хотел он от мира.

Чурилья пошел за мальчиком в темную сырую каморку около кладовой, пристроенной к стене огорода. Он спокойно опустился на старые шкуры, где спал Сингу. Когда поливали огород или шел дождь, вниз по стене в эту каморку просачивалась вода.

Должно быть, собака лучше понимает человека, чем человек собаку. Чурилья быстро сообразил, что творится в асьенде. Не дни, а недели пес отсиживался дома. Знал ли он, что оба хозяина — и тот, что живет здесь, и тот, что живет на другой стороне, — смертельные враги? Слышал ли он, какие ужасы, какие страшные истории рассказывают о двух братьях из Лукас-Уайко?

— Да разве оба еще живы? — любопытствовали люди. — А что они разнесли на прошлой неделе? Забор? Колодец? Стену?

— Говорят, дон Адальберто сбросил этой ночью в пропасть двенадцать молочных коров своего братца. Он с работниками выкрал коров и погнал прямо к пропасти. Даже мясом не попользовался. Коровы свалились у самой реки. Кто полакомился говядиной — так это пумы и кондоры!

— Антихристы!

— А отец-то их жив?

— Пьет беспробудно. Зла просит сыновьям, точно дьявол в него вселился. Свихнется скоро.

— И откуда такая беда?

Ни один из братьев не заводил домашних животных, ни один не держал собак. Ведь убить собаку — легче легкого!

— Сгорит Лукас-Уайко, сгорит! Нигде нет солнца злее, все подряд сжигает. Чем только народ будет жить? Проезжие люди там не задерживаются, чуть ли не бегом бегут по мосту.

Но Чурилья отвоевал себе право жить в поместье. И он, и его хозяин, Сингу, вели себя по-умному. Мальчик знал, что в доме сеньора Анхеля собака была очень нужна. Но собак в асьенде стреляли, вешали из мести, стоило им только появиться.

Когда Чурилья залаял в первый раз, лай его разнесся по всему ущелью и долетел до господского дома. Собаку встревожил грохот повозки, которую тянули по мосту два мула. Обеспокоенный хозяин вышел в коридор и увидел лающего пса. Сингу сразу подбежал к Чурилье, чтобы защитить его.

— Это твой пес? Откуда он?

— Еще из другой жизни, сеньор, — поспешил ответить Сингу.

— Что-что?

— Так мы же вместе родились, сеньор. А здесь снова встретились. Он пришел и сразу свернул в наш переулок. А когда поднимался, все принюхивался. Мы с ним тогда и встретились. А дону Адальберто что? Ведь хозяин собаки — я, простой индеец, а не веракоча, не сеньор. Чурилья будет хорошо стеречь дом.

— От кого? От этого бандита, от моего братца? Ты что, не знаешь, что дон Адальберто страшнее смерти?

— Собака-то моя, сеньор. Пусть себе лает. Она же не на дона Адальберто лает…

Чурилья беспокойно прислушивался к их разговору и поглядывал на хозяина асьенды тем лучистым взглядом, который появился у него в тот вечер, когда Сингуча дал ему поесть возле двери в кухню.

— Симпатяга и, должно быть, озорной, — сказал дон Анхель, — но убьют его обязательно. У нас собака что? Ее запросто убить можно. За это же не судят. Ну ладно, Сингу, пусть этот пес остается. Только не спускай с него глаз. Он будет охранять тебя по вечерам, когда ты поливаешь клевер. Приучи его лаять негромко. Ведь этот злодей не упустит случая напиться его кровью, чтоб отомстить нам. А как хоть зовут собаку?

— Чурилья, хозяин.