Дети капитана Гранина

Проникшись тревогой, она бросилась к причалам искать кого-либо из медицинского начальства. На причале стоял генерал Кабанов, обычно спокойный, а сейчас до того злой, что она не решилась к нему подойти. Катя вернулась в машину, где спал в беспамятстве Алеша, и попросила шофера отъехать в сторонку, к побитым пакгаузам, она верила — снаряд второй раз туда не упадет. Шофер объяснил ей, что перед самым уходом кораблей всем пассажирам было приказано сойти на берег, что случилось — он не знает, но вместо раненых грузят воинскую часть.

Ночью Кабанов получил радиограмму комфлота: погрузить боеспособный батальон и тут же отправить конвой в Кронштадт. Кабанов решил: и батальон отправить, и самых тяжело раненных. Он приказал для этого вызвать к причалам из бухт Густавсверна пограничные катера.

Тральщики и катера ушли на восток. Финские снаряды неслись им вслед. Открыли огонь батареи Гангута, и финны замолчали.

В кают-компании «Двести тридцать девятого», на узком диванчике под портретом Ильича, в полутьме лежал Алеша. Рядом, на краешке дивана, сидела Катя — в белом халате поверх черной шинели, в синем берете, под который убрала стриженые волосы. Катер набирал ход, и волны гулко бились о борта, много раз латанные в последнем бою, в котором погиб командир. Бронекрышки иллюминаторов были по-боевому задраены, и Катя не видела уходящих назад берегов Гангута. Дверцы в коридорчик были раскрыты, там тоже стояли носилки. Кто-то открыл люк с палубы, сверху заструился свет пасмурного дня. Показались ноги в грубых ботинках; это спускался по трапику сигнальщик Саломатин.

— Белоус, — тихо позвал он, — командир приказал передать: отец провожает.

Катя вскочила, подбежала к трапику, выглянула в люк. В небе беззвучно парили два истребителя, и она не знала, на каком из них отец. А Саломатин нагнулся к Алеше, тот тихо спросил:

— Командир?.. Где командир?..

— Другой у нас командир, Алеша. — Саломатин отвернулся и побежал, он задраил за собой люк, и Катя села к Алеше.

— Отец обещал и проводил… — Катя посидела молча, слушая, не донесется ли сверху знакомый гул.

— Знаешь, Алеша, я только раз видела, как плачет отец, — тихо заговорила Катя. — Это в ту войну, когда он обгорел. Мы жили возле аэродрома. Я шла поздно из школы. Сани едут, лошадью правит моторист. Из-под полога торчат ноги в унтах. Я хотела вскочить в сани, а он замахнулся на меня хворостиной. Я не поняла. Меня никогда не обижали на аэродроме. Даже в самолет залезала. Добежала до дома, вижу — сани у санчасти, а моторист с винтовкой на нашем крыльце и никого не пускает.

— Чтобы мать не знала, — подсказал кто-то из раненых.

— Ну да. Мама ничего не знала. Она в окно смотрела на аэродром, ждала отца… Потом пришли за мамой. А меня, когда позвали, доктор, няни — все предупреждали: «Ты в руку целуй, в плечо». Я ничего не понимала. Я видела только бинты на подушке и слезы на его глазах… Когда я была маленькой, он не выносил слез. Ему хотелось, чтобы я была как мальчишка. Когда я родилась, мне игрушки приготовили — топорики, молоточки… Мама сердилась. Мама любит петь, танцевать. Когда я подросла, мама водила меня в балетный кружок. А отец приучал ходить в штанах. Помнишь, в школе фыркали, когда я приходила в штанах? Это все отец. Он учил меня стрелять из нагана, на мотоцикле ездить. Твердил, что время такое, это и девочке пригодится…

Завыл самолет, низко летящий над катером. Раненые заерзали, застонали. Катя успокаивала:

— Это наш, «ишачок»…

Кто-то насмешливо бросил:

— Наш-то наш, да лезь в блиндаж…

А Катя слушала шум мотора и радовалась: она знала, чей это мотор. Алеша слушал Катю и думал: может быть, на этом вот диванчике, на котором он лежит, сидел перед боем отец с лейтенантом Терещенко. Значит, и он погиб… Перед Алешей всплывали лица его боевых друзей. Василий Иванович, который взял его на «Кормилец». Иван Петрович, веселый и бесстрашный. Богданыч, малого водоизмещения, белесый герой Камолов, Фетисов, спасший матросов, политрук, который расцеловал Алешу на скале Эльмхольма, Борис Митрофанович, родной для всех, кто называл себя его детьми. Он думал о них, и у него прибывали силы…

Алеша протянул руку, но руку Кати не нашел: она ушла в каюту, где в ее помощи нуждался раненый. Алеша ждал ее.

А раненые между собой тихо говорили:

— Дети, а воюют…

* * *