Дети капитана Гранина

Не знал Алеша, что и Шустров ищет случая побывать на Густавсверне. Расспрашивая других, Шустров убедился, что отца Алеши высаживал не буксир, а катер «МО». Только какой из катеров? Когда высадке помешал плотный огонь и возникла заминка, мичман прыгнул в ледяное сало, подставил свою спину под трап, чтобы товарищи сошли на берег сухими, а сам упал, погиб от пули. Такой случай наверняка занесен в вахтенный журнал катера, и Шустров надеялся найти катер, попав на Густавсверн.

Вскоре к Утиному мысу забрел чужой буксир с двумя баржами и будто случайно застопорил ход на траверзе дикого островка с секретной батареей. Расчет верный: с островка должны были бы обстрелять или окликнуть. А островок молчал, предупредительный огонь открыли с Утиного. Чужой буксир бросил баржи и сбежал. Шустрову приказали оттащить эти баржи для досмотра к Густавсверну. Так Алеша попал в бухту Пограничную.

Пока пограничники досматривали задержанный груз, Шустров сошел на берег и пропал. Алеше тоже разрешили пройтись по деревянным мосткам, где стояли красавцы «МО», окрашенные шаровой краской. На носу каждого белели огромные цифры.

Его окликнул Шустров с борта «Двести тридцать девятого».

И вот Алеша — на палубе катера перед высоким чернобровым богатырем, пожалуй, покрепче отца, хотя отец мог одной рукой схватить Алешу и, как в цирке выжимают гирю, поднять его над головой. Богатырь этот с такой теплотой смотрел на юнгу глубокими карими глазами, что голова у Алеши закружилась; он что-то почуял, ему вдруг показалось, что лейтенант чем-то похож на его батю, хоть он и совсем не походил на мичмана Горденко ни ростом, ни лицом, но басистый голос, украинский говорок точно как у отца.

Лейтенант Терещенко Александр Иванович, командир катера «МО», подозвал матросов и сказал:

— Вот сын мичмана Горденко. Проводите его в кают-компанию.

В кают-компании Алешу усадили на узкий кожаный диван. Принесли «Исторический журнал». На одной из его страниц была короткая запись о десанте и о подвиге мичмана Горденко.

Его водили из кубрика в кубрик. Рулевой подарил тельняшку. Командир настоящий «гюйс», матросский воротник. А сигнальщик, который всю ночь десанта простоял рядом с отцом, провел Алешу с разрешения Терещенко на мостик, показал компасы, машинный телеграф и свое пестрое флажное хозяйство.

— Взять бы его к нам? — предложил командиру сигнальщик.

— Не так-то это просто, товарищ Саломатин. Надо разрешение командования. Тебе сколько, Алеша?

— Семнадцать, — Алеша прибавил несколько месяцев.

— А сколько классов окончил?

— Восемь. Без одной четверти. Я на матроса учусь. — Алеша оглянулся: ушел Шустров. — Капитан обещал зачислить осенью рулевым.

— «Рулевым»! Паршин, сколько вы окончили классов?

— Десять, товарищ командир! — ответил рулевой, который подарил Алеше тельняшку.

— А вы, Саломатин?

— Десятилетку, товарищ командир.

— Слыхал? Да еще год в учебном отряде. Саломатин у нас лучший сигнальщик. Профессор!

— По части компота, — тихо подсказал рулевой Паршин.

Терещенко только бровью повел, сказал Алеше:

— Хочешь командовать таким конем? — Командир похлопал по ручкам телеграфа, Алеша знал — одного движения командира достаточно, чтобы катер взял такой ход, какой и не снился команде «Кормильца». — Хочешь — учись. Осенью откроют школу, снова пойдешь в восьмой класс.

— Товарищ командир, неужели всей командой не поможем ему до осени в девятый сдать? — сказал Саломатин.

— Нечего было школу бросать, — отрезал Терещенко. — Завтра приходи на набережную. Знаешь, где германский обелиск?

— Знаю, товарищ лейтенант. Где львы. Против Дома флота.

— Точно. Будь там в девять ноль-ноль.

Утром Алеша отпросился у Шустрова на берег. У обелиска со львами Терещенко перевел ему высеченную в камне надпись: «Германские войска высадились в Ганге 3 апреля 1918 года и очистили эту землю от большевиков. Вечная благодарность».

— Это финские буржуи написали отцам нынешних фашистов, — сказал Терещенко. — А рабочих послали в тюрьмы и на виселицы.

— Почему же не свалят этот поганый камень?

— Нельзя, Алеша, — сказал Терещенко. — Мы арендаторы этой земли. На случай войны. Большой войны.

Алеша не спрашивал, куда его ведет Терещенко. «Если задумал вернуть в Ленинград — сбегу». Но куда сбежишь в арендованной базе, когда с трех сторон море, с четвертой — чужая страна. Весной Алеша сообщил однокласснику свой адрес, разумеется, номер военной почты. На письмо ответил весь класс: гордимся товарищем, который служит на форпосте родины. И тут же вопрос: есть ли на Гангуте школа?.. Может, Терещенко ведет в школу? А может, и к командованию, чтобы взять юнгой на «МО»?

А Терещенко, шагая рядом, рассказывал о боевой службе: