Дети капитана Гранина

А «Кормилец» теперь нужен был всем, особенно в шхерах, где Шустров и вся команда знали ходы и выходы. Там возникал горячий фронт.

Над Гангутом высвистывали снаряды-входящие и исходящие, так называли снаряды батарей вражеских и своих. Под огнем действовал аэродром, всё на полуострове под огнем окружающих базу батарей. Садится после боя самолет, а перед ним рвутся снаряды. Выручают пушки Гранина, они бьют неистово, заставляя врага замолчать.

В первых же боях Гангут выстоял. С далеких фронтов поступали тяжелые вести. Там главное. Как помочь, как оттуда оттянуть силы — этим жил сражающийся в тылу врага гарнизон.

Прошел слух, будто Гранин снова, как в финскую войну, собирает матросов в десант. А Гранин сам рвался в наступление. Он вел огонь по сухопутью, ждал боя морского, изливал Пивоварову наболевшую душу:

— Был у саперов — лейтенант Репнин воюет. Разведчики ходили на ту сторону, пушку приволокли. Репнин хвастает: снайпер Сокур из окопа, что ему саперы соорудили, побил больше фашистов, чем весь наш дивизион. Был у Белоуса. Летает. Воюет. Топит корабли. А мы с тобой? Строим блиндажи в три наката, будто собираемся принять на себя все, что есть у Гитлера на складах. Хоть бы завалящий эсминец сунулся…

— Мы же артиллеристы, Борис Митрофанович, — расхолаживал Пивоваров Гранина. — Наша война — позиционная…

— Знаю, что не хлебопеки. — Гранин брал баян, пристраивался возле КП и заводил, конечно же, «Сама садик я садила…».

Известно, что это значило: капитан Гранин рвется в бой…

И Алеша ждал боя, настоящего, как он твердил себе, дела.

Гроза разразилась на западном фланге, на пограничном острове Хорсен. Оборону там держал взвод солдат. Взвод понес большие потери. Настал час, когда в живых остались раненный в голову сержант и семеро солдат, закопченных, измученных боем и бессонницей. Сержант рассудил: надо дождаться подкреплений. Он залег на развалинах у переправы к их острову Старкерн, о чем доложил по телефону на материк. Потом связь оборвалась. Мысль об отходе казалась солдатам чудовищной. Надо драться и задержать врага. Когда Кабанову доложили, что к Хорсену идет десант, он приказал артиллерии отсечь десант огнем, а за бойцами послать буксир и снять их с острова.

В полдень из Рыбачьей слободки на западе Ханко вышел «Кормилец». На полпути его обстреляли, но батареи Гранина открыли по пушкам врага огонь. «Кормилец» проскочил к крутой высоте Хорсена, за которой дрались семеро солдат и сержант.

— Как же их сюда вывести, пока Гранин подавляет противника? — сказал Шустров, выбирая, кого послать на остров.

— Я помню, где тот дом, — вызвался Алеша. — Мы туда пограничникам консервы носили. Позвольте сбегать?

— Беги, сынок. Только поберегись. Скажи, чтоб поспешили…

Алеша перемахнул за борт и по торчащим из воды скользким и острым камням добрался до суши. На гребень высоты он выбрался, разодрав в кровь руки. За каждым кустом Алеше мерещился враг; никакого оружия у него не было, кроме перочинного ножичка, подаренного Катей. Он оглянулся на море. Из рубки «Кормильца» чья-то рука ободряюще помахала ему фуражкой. «Василий Иванович тревожится!» Алеша смелее побежал по обратному склону высоты вниз.

На месте знакомого дома торчала труба, черная, простреленная насквозь. А вокруг — воронки, поломанные деревья, кирпич и бурая пыль.

— Стой!

Алешу испугал внезапный окрик.

— Не стреляйте, товарищи, я с «Кормильца», за вами.

Перед Алешей стоял огненно-рыжий сержант с перебинтованной головой, обросший густой закопченной щетиной.

— С какого кормильца? — грубо спросил сержант, разглядывая незнакомого, в матросской одежде парня.

— С буксира. Приказано вас снять с острова.

— Снять с острова?! — Сержант смотрел на Алешу с подозрением. — Хмара! Обыскать!

От обиды Алешу зазнобило. Но он и не шелохнулся, когда из развалин поднялся и подошел боец, такой же заросший, как и сержант, только не рыжий, а чернобородый. Алеша дал себя обшарить.

— Не тронь, я сам! — Алеша схватил чернобородого за руку, едва тот нащупал под тельником кармашек с комсомольским билетом.

Сержант вынул свой билет и сверил подпись и печати, он тоже вступал в комсомол на Ханко. Сличая лицо парня с фотографией, он невольно глянул на свою карточку и машинально провел ладонью по щетине: попадись он сам с такой физиономией на проверке, ему бы несдобровать.

— Значит, за нами, говоришь? — Сержант вздохнул, не посмев произнести то, о чем горько подумал каждый: «Сдаем остров?!»

— Василь Иваныч просил поскорее, а то снарядами накроют.

— За мной! — приказал сержант, подхватывая оружие, телефонный аппарат и не спрашивая, кто такой «Василь Иваныч».

А враг уже высадился с запада на Хорсен, вышел к берегу, где болтался в дрейфе буксир, и на гребне высоты, где раньше пробегал Алеша, устанавливал пулемет.

Шустров, рискуя напороться на риф, крутился под пулеметным огнем и клял себя за то, что послал безоружного юношу на верную гибель. Он не мог бросить солдат и Алешу, а пули уже разнесли вдребезги козырек над рубкой и решетили ветхие борта.