Дети капитана Гранина

— Знаешь, юнга, другой раз встречаем мы их в море. Лезут нахально в наш квадрат. А флага не показывают. То немцы, то англичане, то шведы. Прижмешь: покажи флаг! Боцман этак вежливо наведет пулемет. Будто между прочим: проворачиваем механизмы… Те — флаг на мачту. Заблудились, говорят, извините, и — ауфвидерзеен, оревуар, гудбай… Зло берет. Бремя мирное. Козырнули Друг другу и разошлись бортами. Терпение пограничнику нужно. А камень этот — черт с ним! — Он искоса взглянул на Алешу и рассмеялся: — У тебя выдержка пограничника. Наверно, волю закаляешь?

— А я догадался, куда идем! — поняв лейтенанта, ответил Алеша. — Вон в тот двухэтажный дом…

Терещенко оставил его во дворе политотдела базы и вошел в дом, где решались не только военные дела, но и гражданские, поскольку другой власти в морской базе не было.

— Ну вот, юнга, — сказал Терещенко, выйдя наконец с Алешей на улицу. Бригадный комиссар объяснил: не то сейчас время, чтобы бродяжничать…

Он смолк внезапно, стал навытяжку вдоль тротуара, взял под козырек: мимо шли двое — девушка, сверстница Алеши, тонкая, быстрая, с косами, убранными под цветастый платочек, в синем, как у парашютистки, комбинезоне, и рядом худощавый капитан, морской летчик, с орденом Красного Знамени на кителе. Его лицо потрясло Алешу: не лицо, а маска, мертвенно-бледное, губы белые, нос словно наклеен, ни век, ни ресниц, ни волоска на спекшихся надбровьях, одни глаза, горячие, жгучие. Такие глаза и у девушки, они настороженно смотрели на Алешу из-под густых темных ресниц.

Когда девушка и летчик прошли, Терещенко сказал Алеше:

— Это Леонид Белоус. Командир эскадрильи «чаек». Видел Катю? Вылитый отец. Таким и он был до финской. Горел в бою. Все лицо из лоскутов. Спит, не закрывая глаз…

До порта шли молча. Прощаясь, Терещенко сказал:

— Катя Белоус пойдет в девятый. И ты пойдешь, если подтянешься. Бригадный обещал. А будущим летом возьму в море. Только старайся. Чтобы дорога в училище Фрунзе была тебе открыта…

С этой надеждой Алеша вернулся на свой буксир.

Но все сложилось по-другому.

В школе он проучился только год. Осенью, сдав за восьмой класс, Алеша поступил в девятый и переехал в интернат, устроенный для тех ребят, чьи родители жили далеко от школы, — в лесу у перешейка на северо-востоке, в Рыбачьей слободке на западном берегу, или на Утином. По субботам ребята разъезжались по домам, к понедельнику возвращались с уймой новостей. Чего только не узнавал Алеша от ребят, побывавших дома! И про Гранина, какой он веселый, расстроится — сядет возле штаба с гармошкой играть «Сама садик я садила», а по воскресеньям мчит спозаранку на мотоцикле к летчикам, Белоус учит Гранина летать… А тот оркестр из трех баянов, который встречал в гавани первый караван, это Думичева Сереги затея, лучшего сапера на границе, он до службы баяны настраивал, артист…

Одному Алеше некуда ехать в воскресенье. Его родной дом — «Кормилец», занесший его на Гангут, но и «Кормилец» не мог всегда ждать у причала девятиклассника Горденко.

Шустров все чаще отлучался в Таллин, буксируя суда для ремонта, а потом и сам остался с «Кормильцем» в Таллине до весны: надо же и этого трудягу привести в порядок.

Алеша искал на причалах знакомых. До Густавсверна далеко, Алеша возвращался ночевать в пустой интернат.

Не только для него, для всех в общежитии был праздник, когда приходили с «Двести тридцать девятого» рулевой Андрей Паршин и сигнальщик Саша Саломатин. Гостинцы, посылочки от командира, от мотористов ссыпались на стол. Начинался пир. Но вершиной праздника становились «были и небылицы сигнальщика Саломатина, профессора по компоту», как называл его Паршин. Добрый и словоохотливый, Саломатин усаживался на табурет, щурил глаза, зоркие, знатные на всю Балтику, и заводил: «Назначили нас в дозор в квадрат тридцать два…» Пауза внушала ребятам трепет и уважение к квадрату «тридцать два». Сигнальщик, выдержав паузу, продолжал: «А лейтенант Терещенко сами знаете, какой человек…»

Алеша ночами мечтал, воображая себя то сигнальщиком на мостике, то рулевым, то командиром катера… Катер в засаде… До чего ярко светит луна! Маневр — и катер в тени… Серебристая дорожка пересекает квадрат тридцать два. Мелькает таинственный силуэт… Алеша схватывает ночной бинокль. Он видит, нет — он обнаруживает неизвестную шхуну под парусом… Так и есть: под рыбачьими снастями бомбы, рация, потайные фонари. «Право на борт!» Алеша решительно врубает ручку телеграфа на «Полный». Рывок — и враг взят на абордаж. Прыжок с багром на палубу. Удар!..

Мечты! О них в классе знала только одна душа — Катя Белоус. Катя жила дома, в летном городке. Она приезжала рано, на мотоцикле, сама за рулем, отец позади на багажнике. Злясь на глазеющих ребят, она убегала, не прощаясь, в школу — отец провожал ее немигающим взглядом и уезжал. В декабре, перед каникулами, Катя звала Алешу пожить у них, она знала, что «Кормильца» в порту нет. Алеша отказался. Не от обиды ли?