Дети кицунэ

Я пыталась сообразить, что это значит. От глубокого сна пробуждало лишь жжение от перечной туши. Каллиграф успел вывести на моей шее целую книгу.

– Теперь посмотри на меня, – тихо сказал он.

Я приоткрыла глаза. Картинка плыла. Мир вокруг перетянула мутная пелена, через которую просачивался лишь свет – кажется, со стороны какой-то двери. Разглядела и смутные очертания каллиграфа. Он был одет в сиреневый. Простых людей я в таком не видела…

Он поднялся и беззвучно отступил в сторону. Что-то щёлкнуло – приоткрылся ящик. Обнаружив в себе силы, я неуклюже протёрла глаза и попыталась приподняться, но тело оставалось слишком слабо. Даже мерзко. Рядом люди – а я как полупустой мешок с рисом.

– Это тебе зачем? – послышался стальной женский голос.

Немолодой и строгий. Что-то подсказало, что таким тоном могут говорить только мико – другая женщина хотя бы ради приличий постаралась бы смягчиться на людях.

– Её глаза совсем плохи, – пояснил каллиграф, направляясь обратно ко мне. – Слепая будет больше переживать об утерянном зрении, чем о долге.

Он снова склонился надо мной и откупорил пузырёк. Медленно поднёс к лицу. В нос ударил резкий запах трав.

– Пожалуйста, не моргай.

Одна капля – и глаз просто вспыхнул чудовищной болью. Я закричала и скорчилась, закрывая лицо. Размытая дверь ответила металлическим лязгом. Доспехи… да, это были доспехи! Доспехи воинов, которые охраняли эту комнату и всех, кто в ней находится… от меня.

– Ей просто больно! – огрызнулся каллиграф. – Уберите мечи, а то напугаете ещё больше!

– Макато-сан, – вставила женщина. – Тише. Вы не в том положении, чтобы так верещать.

Собственные ладони казались мертвенно холодными, будто меня только что вытянули из воды. Сердце билось, я дышала, но всё это происходило как-то замедленно и плавно – как во сне.

– Осторожней, – предупредил Макато, не скрывая некоторой обиды в голосе. – Не сотри иероглифы. Потерпи, дай мне со вторым разобраться…

Первая волна боли отступила. Не убирая ладони от саднящего глаза, я приоткрыла второй, здоровый. Тело снова пробила судорога. Я закусила губу, чтобы не закричать. Мычала, скулила, выгибала спину, но не позволяла себе реветь. Неприлично. Что бы сейчас не происходило, я должна показать, что я достаточно воспитана, и моя семья – семья, которая, конечно же, очень скоро будет рядом, – заслуживает звания приличной…

– Как же её корчит-то… – не унимался болтун-охранник. – Видишь, как ногами дрыгает?..

– Госпожа Кин, – не выдержал Макато. – Не хочу показаться грубым, но лишняя болтовня очень отвлекает от работы.

Этой самой Кин не пришлось говорить – охранник всё понял сразу. Буркнув что-то вроде «Больше не посмею проронить и слова», он громко звякнул латами и затих. Мои ладони к тому времени успели намокнуть от слёз, но боль наконец-то отступила. Вернее, из невыносимой перешла в более-менее терпимую.

– Можешь посмотреть на меня?

Я приоткрыла глаза. Сперва разглядела потолок – самый обычный, как дома, – после перевела взгляд на стены. Никаких бумажных перегородок – лишь глухие громадины, сложенные из тёмного дерева. Так просто не пробьёшь. Будто… будто тюрьма…

Ну мурашки пробежали по коже, лишь когда я разглядела того самого Макато. Человек, склонившийся надо мной… и человеком, в общем-то, не был. Бледный, осунувшийся, с рыжеватыми патлами и ярко-жёлтыми кошачьими глазами – как Такеши, когда…

– Напугал? – хмыкнул он.

Бакэнэко. Кот-оборотень. Те же острые кончики на ушах, те же длинные тонкие усики – всё как с картинки, всё по книге…

Я оглянулась на других. Госпожа Кин – мико, как я и думала, – вальяжно сидела на циновке, постеленной около входа, рядом с ней расположилось двое стражников.

Страннее всего было то, что стражники – вполне себе живые самураи в доспехах и шлемах, – совсем не торопились хватать это чудовище. Более того, они и на меня поглядывали как-то косо. Так же, как и на бакэнэко.

Нет… нет-нет-нет, это же просто сон!

И вдруг – я краем глаза заметила собственные руки. Серые. С лиловыми пятнами, будто от побоев, и тёмными пятнышками ожогов, оставшихся после погрома.

А Такеши? Матушка, дядя… что с ними? Живы?

– Помнишь ли ты своё имя? – всё так же мягко спросил бакэнэко.

Он поднял руки, чтобы закрыть баночку с тушью, и я разглядела наручи – толстые металлические пластины, исчерченные текстами сутр. Сразу вспомнились храмовые обряды, призванные защитить от нечисти. Кажется, о чём-то таком писалось в «Своде нечистых дел». Подобные надписи не убивают, но не дают ёкаю напасть на того, кто их нанёс.

– Харуко… – пробормотала я.

– Помнишь ли ты, как преобразилась? – холодно спросила мико.

Я вздрогнула. Что значит «преобразилась»? Это ведь… это ведь значит «умерла»… А как можно быть мёртвой, когда ты и дышишь, и видишь, и говоришь…

Стать ёкаем. Подняться из мёртвых. Вероятно, это чары бакэнэко – они ведь могут понимать умерших… Но как этим умершим могла быть я? Как, как, как? Я же не сделала ничего такого, я же просто надышалась дымом… Нет, я не могла умереть!