Дети Крылатого Змея

— Я тебя отпустила… — это признание далось нелегко. — Я сказала тому человеку, чтобы…

— Знаю.

— Когда…

— С самого начала, пожалуй… когда ко мне вернулась способность думать. Почему?

— Ги сказал, что от тебя больше проблем, чем пользы, и что есть покупатель, а я… не хотела. Все-таки мы были одной крови.

…это не жалость.

И не сочувствие, тогда в ней не осталось сочувствия, и ничего не осталось, но лишь желание сделать хоть что-то наперекор его воле.

— Спасибо, — в голосе Лиса слышится шелест осенней листвы. Не местной, нет, но той, которая осталась в прежнем мире.

Старый Свет.

Звонкая медь дубов. Серебро осин и сусальное золото хрупких берез. Запах дыма. Паутина, летящая по ветру… хрупкая трава…

…она так хотела бы вернуться.

…все хотели бы вернуться и вновь ощутить себя живыми.

…услышать, как медленно засыпает земля. И с нею забыться полусном-полуявью, когда все происходящее происходит словно бы и не с тобой.

Ощутить весну.

И ледяную воду новорожденных ручьев. Упрямство первоцветов, прорвавших ледяную броню…

…ожить.

Зачем они пришли сюда?

— Спи, моя любовь, — Меррек-Лис баюкал ее, и Вельма понимала, что он собирается сделать. И не находила слов возразить.

Да и зачем?

Холод наконец почти ушел. И страх с ним — все-таки страх, пусть и твердила она, будто бы привыкла к смерти. Разве к ней можно привыкнуть?

…не к ней.

…не к местным зимам и мертвым веснам.

…не к пустоте, которую Меррек-Лис заполнит последним семенем. Жесткие пальцы его пробили грудину, и это было больно.

Немного.

— Спи, моя радость… — он не лгал, говоря, что любит. Он слизал ядовитую кровь с ее губ и вытянулся рядом, на камне. — Спи, и мы будем вместе. Я так долго этого ждал.

Его рука осталась внутри Вельмы.

И она ощутила, как дрогнули пальцы, не способные удержать семя.

Это было больно. Но боль, разделенная с кем-то, стоила того, чтобы ее испытать. Корни молодого древа пробили ладонь. Опутали руку Меррека, а уже после коснулись и тела Вельмы.

— Спи… — Меррек вытянулся на холодном полу.

А Вельма устроила голову на его плече, которое еще было теплым, и этого тепла хватит, чтобы согреться в последние мгновенья их общей жизни.

…почему все-таки она не помнит его лица?

…и почему он так и не решился войти в круг танца? Тогда, глядишь, все бы сложилось иначе.

— Расскажи мне…

— О чем?

— О ком. Обо мне.

— Ты жестока.

— Я знаю.

— И я пытался тебя забыть. Я находил других… из нашего рода, но они уже почти умерли… холодные как лед, а в тебе горел огонь. Но я все равно пытался… человеческие женщины не помогали. Они забавны. Игрушки, не более…

— Ты позволишь ей умереть?

— Ты о ком? — он и вправду не понял. Или забыл. Или просто вычеркнул ту, другую, что медленно угасала на полу, из памяти. С альвами это случается. Они, если разобраться, подобны детям, а дети никогда не задумываются о том, о чем им не хочется думать.

Но Меррек вспомнил.

— Она справится. Или нет… какая разница?

Никакой. Мир вокруг Вельмы стремительно согревался. Или это боль пробуждала его? Темно-красный, ярче всех рубинов… его хватит, чтобы древо королей проросло. И быть может… быть может оно подарит надежду, если не всем, то кому-нибудь, в ком тоже осталась хотя бы искра.

…пусть у той, другой, будут волосы цвета медной листвы.

…и глаза исконной зелени лугов.

…пусть она не побоится выйти в гаснущий круг, ступить на угли, доказывая, что еще сильна. А он, который станет следить за танцем, пусть не прячется в темноте. Там ведь так легко потеряться.

— Ты помнишь дом?

— Помню, — Меррек рядом.

Он всегда был рядом, в Холмах ли, в человеческом ли мире, наполненном безумным количеством условностей. И они отвлекали, мешали сосредоточиться на том, что действительно важно.

Он был.

И пойманный, очарованный.

Сломленный.

Был.

И Вельма ведь приходила к нему…

— …я знаю, — его голос — голос меди листвяной, и значит, древний род его рожден из желудя. Сильная кровь. Утерянная. — Я слышал. Я знал… у меня почти получалось…

— Ты был игрушкой.

Для Ги.

И для Вельмы.

Когда ей хотелось причинить кому-то боль… кому-то, кто способен выдержать много боли, столько, сколько сейчас помещается в ее теле.

— И это знаю…

…она сдирала с него шкуру. Ломала кости. Резала и жгла. Выплескивала бессильную ярость, не пытаясь задуматься, откуда та взялась. А он… принимал.

Сквозь дурман пыльцы.

Сквозь муть.

И Вельма примет. Сумеет. И пусть ей хочется кричать — корни древа пробили легкие — она помолчит. И постарается улыбаться счастливо. Чтобы он не беспокоился…

Не нужно.

Скоро их не станет…

— Я помню на крыше нашего дома жил красный клевер. Не белый и не розовый, — голос Меррека пробивался сквозь туман забвения. — А именно красный. Яркий, как…

…как пролитая кровь?

— …как предрассветный багрянец. Огромные головки. Клевер почти не пахнет, но на аромат этого слетались шмели. Я ложился на землю и наблюдал, как они ползают, медлительны и терпеливы, собирают нектар с каждого крошечного цветочка в соцветии…

…на крыше дома Вельмы, который перестал существовать, жил луг. И да, клевер там тоже имелся, пусть и не красный, но белый и розовый. Она помнит. И желтые гроздья люцерны, которая вызревала к середине лета.

Помнит.