Дети Крылатого Змея

Притворяться глухим и слепым. Не замечать взглядов. Шепоточка за спиной. Пожеланий сдохнуть поскорей. Он устал быть чужим, но слишком поздно понял, что своим никогда не станет. Держался… чего ради? Кого ради?

И все же… грохотало сердце, и не разобрать — чье именно, Кохэна ли, дока, который замер, облизывая разбитую губу. И было в его облике что-то кроличье, беззащитное.

Того и гляди расплачется.

Кохэн убрал руку, которая как-то оказалась на шее Джонни.

Мягкой шее.

Слабой.

Такую легко сломать. А лучше вспороть. Когтями… или ножом… ножом правильней. Жертва ложится на камень головой к восходу, чтобы солнце, вставая, искупалось в крови. Всего один взмах, который требует сноровки. Древний клинок остер, но и сосуды не столь уж слабы, какими кажутся.

— Док, — Кохэн убрал руку за спину и сглотнул. Он вдруг живо вспомнил сладковато-соленый вкус свежей крови, в которой еще теплилась жизнь. — Соберись. Я знаю, что ты меня недолюбливаешь. Это нормально.

Он с трудом заставил себя улыбнуться.

Человеческое мясо мягко. И что бы там ни говорили, нет в нем ничего от свинины или птицы. Кто попробовал однажды, тот не ошибется.

А небо над Атцланом белое.

Зимой. Летом.

Осенью, пожалуй, темнеет, но и то ненадолго. Дожди вымывают темноту. А солнце сияет божественным оком, и поднимаются ввысь дымы. Стоят пирамиды.

Нерушимы.

И дед… жив ли он? А если жив, помнит ли проклятого внука? Разве что позором, пятном, которое ни отскоблить, ни вырезать.

Что с ним происходит?

Еще немного, и зазвучат голоса барабанов, а следом, на звук их, Бездна нагрянет. Она вездесуща. И всесильна. Она напомнит Кохэну, кем и для чего он был рожден. И если Тельма видела крылья… крылья что-то да значат…

— Док, — Кохэн уцепился за чужой растерянный взгляд. — Очнись. И объясни, что ты имел в виду.

Страх сладок.

А бесстрашие горько. Но горечь — для истинных гурманов. Вот те, которые обретаются в Бездне, способны оценить ее.

— Она… и он… Тельма… — Джонни смотрит не моргая. Он заворожен. И понимает это. И боится, безумно боится. — Тео… Тельма… р-родственники…

— С чего ты взял?

Кохэн справится.

Голоса порой возвращались, запахи опять же, воспоминания, но никогда — желание убить.

— Они… цвет волос… кожи… альбинизм встречается редко. Рецессивный признак, — док часто сглатывал, и все одно не смел отвести взгляда от Кохэна. — Форма черепа. Носа. Разрез глаз… пальцы… ты видел, какие у них пальцы? У людей таких не бывает.

Док вытянул вперед дрожащую руку, позволяя рассмотреть собственные, которые ничем особенным не выделялись.

…Хозяйка судеб носит ожерелье из отрубленных пальцев. Их сушат на солнце, а ногти покрывают алым лаком. И вязальщицы, создавая очередное украшение, перемежают эти сушеные пальцы с бусинами и перьями птицы кецаль.

— …очень длинные… несоразмерные… явное нарушение пропорций. У нее не столь выражено, а он… он не человек.

— Альв?

— Не цверг. Не… не знаю… не альв… альвы иные… я не знаю! — он воскликнул это и отпрянул, застыл, испугавшись собственной смелости.

— Все хорошо, — Кохэн протянул было руку, но опомнился: не стоит прикасаться к этому человеку, который и без того вне себя от ужаса. Мало ли… — Док, я понял. Он не человек. И наша чтица ему родственницей доводится… спасибо, что сказал. Мэйни это будет интересно.

Док не ответил.

Оловянный остекленевший взгляд его был устремлен куда-то за спину Кохэна.

Обернуться ему не позволили.

Он почти услышал.

Почти успел.

Но белое небо Атцлана распахнуло рваные крылья. И качнулось, но устояло на столпах из семи дымов. Заговорили барабаны. И перед внутренним взором встало золотое лицо-маска.

— Ты вернулся, — вывернутые губы растянулись в подобии улыбки. — Тебя не было так долго… добро пожаловать домой…

На экранах вспыхивали и гасли цветные пятна.

— А ты не убивал? — Тельме стоило немалых сил отвести взгляд от этих экранов.

— Нет.

— Почему я должна верить?

Он не стал протягивать руку, предлагая прочесть воспоминания. Тео усмехнулся и большим пальцем провел по лбу Тельмы.

— Потому что мы одной крови. Разве ты не слышишь ее голоса? — он вновь склонил голову набок. Птичий жест. И сам он похож на птицу.

Хищную.

Опасную.

— Кто ты?

— Твой брат.

— У меня нет братьев, — Тельма поморщилась. Вот уж чего ей не хватало, так это внезапно обретенных родственников.

— Ты просто не знала о том, что у тебя есть брат.

— Полагаешь, я поверю?

— Истину легко выяснить. Небольшой анализ. Кровь не солжет.

— И что тебе надо, брат?

Кровь и вправду не солжет, но какой в этом родстве смысл? Какой смысл вообще в родстве?

У Мэйнфорда спросить, что ли?

— Не знаю, — Тео руку убрал. — Мне нравится твой запах. Да и нас осталось не так много… правильнее было бы сказать, что нас почти и не осталось. Я последний в роду.

— А я…

— Полукровка. Дед тебя не признает, но ты не должна огорчаться.

Еще и дед, который, судя по всему, не воспылает родственной любовью.