Дети Лавкрафта

– Оно не совершенно отвесно сверху донизу. Видишь, как склоняется ближе к верхушке?

Она была права. Но и пирамидой это не было. Больше походило на громадный пилон.

– И швов никаких, – добавила Джинни. – Он не был подогнан из кусков. Он весь цельный.

– Впрочем, Барнсли назвал его машиной. Орудие творения, как он выразился.

– Ты ему веришь?

– Пока не знаю.

Только подумайте о последствиях того, насколько глубоко мы забрались. Подумайте, во что был втиснут этот монолит. Какой бы цели он ни служил, вокруг него образовался уголь. А это значит, что торчал он в болотистом лесу первобытного мира, наблюдая, как вокруг росли, умирали и гнили тонны растений, пока он не оказался похоронен. Миллионы лет. Десятки миллионов.

Какие-то остатки старых знаний по естествознанию всплывали в памяти. Каменноугольный период, это я помнил, а еще – что половина его звалась пенсильванским периодом. Как раз то, к чему любят обращаться местные учителя естествознания.

Непостижимые 300 миллионов лет назад.

И все же до того, как это могло случиться, этот столп был изготовлен для чего-то и по чьему-то замыслу, а потом поставлен на место не просто так.

Воздух вокруг него казался теплым. А теплым он быть не должен бы.

– Тревор? – шепнула Джинни. Рядом с такой штукой поневоле на шепот переходишь. – Что бы это ни было, оно никуда не денется. Давай дальше двигать. Позже у нас будет время поломать над этим голову.

Дальше в шахте скопилась вода, последние остатки потопа, вымывшего из-под нас наши жизни. Глубина поначалу не превышала нескольких дюймов, пока мы не забрели в студеную черную воду, колыхавшуюся у кромки наших сапог по колено.

Что-то бледное соскальзывало и плавно скользило в ней прочь от нас: создания на червей похожие, которые извивались под лучом фонарика, потому уходили под воду, словно бы прятались от неприятного взора. О'кей. О'кей. Может, их снесло сюда из системы пещер, места, где они всегда обитали.

Даже если так, то чем больше мы осматривали шахту, ее галереи и коридоры, тем меньше все это походило на то, чего мы ожидали. Поверхность воды покрывали заплаты и разводы лавандовой прудовой тины, водоросли, которые выучились питаться чем-то еще, кроме дневного света. Скалистые стены были липкими от чего-то растущего, словно опухоль. Серый грибок лепился к камню и углю, взбирался на столетней давности деревянный крепеж, помогавший удерживать свод. Это не была больше вымершая шахта. Она стала экосистемой, на сотни футов не достижимой для солнца.

В главном тоннеле я наступил на что-то, что сдвинулось у меня под сапогом, а потом с хрустом опало. Я попробовал нащупать ногой, но на ней было слишком много резины, чтобы разобрать хоть что-то, так что засучил я рукава и опустил руку в холодную воду. Когда же рука вернулась с позвоночником и частью грудной клетки, я с омерзением отбросил их.

Джинни уставилась на место, откуда донесся всплеск.

– Кто-то из шахтеров? Почти сорок их погибли здесь. Эти бедняги не могли все схоронить друг друга. И их-то Барнсли, похоже, не любит за то, что они попали в число тех, кого смерть делает праведниками.

Джинни явно не разглядела кости так, как я. В проблеске лампы на голове они показались мне необычными, что-то было в них уродливое. Позвоночник был чересчур длинен и искривлен, как при сколиозе. Грудная клетка была шире и более плоская. По мне, человечьими эти кости делали только наши ожидания. На самом же деле я совсем не был уверен, что они вообще человечьи. Однако я и не собирался вновь вытаскивать их, чтоб еще разок взглянуть.

Мы шли дальше, выкрикивая имя Дрю, лучики наших ламп плясали по взбаламученной воде, отчего на стенах пробегала рябь из тени и света. От этого эти места оживали самым худшим из способов: движения обманывали нас, заставляли думать, будто мы не одни, что что-то пытается обойти нас с обеих сторон.

Мы прошли одну галерею, затем другую: не слишком трудно здесь, где вода доходила нам до колен. Дрю же попал в наклонный ствол, он не стал бы выбираться повыше, на сухую землю.

Мы брели к следующей галерее, когда до нас доползли новые звуки: усиливающееся гудение, низкое и ровное, вроде контура заземления в громкоговорителе. Или того, что слышится возле высоковольтных опор. Поскольку исходило оно откуда-то сзади, то, похоже, возможен был всего один источник.

Для чего бы ни предназначалось так называемое орудие творения, я решил, что лучше выяснить, чем уйти прочь. Я пошлепал обратно по воде в главный тоннель вслед за светом своей лампы, который плясал по изгибам, пока вновь не увидел это отклонение от всего окружавшего. К гудению присоединился еще один звук, глухое, гулкое скрежетание, словно камня по камню или металла о металл.