Дети Лавкрафта

Плеск воды сзади извещал, что Джинни рядом, у меня за спиной, и мы вышли к «орудию», когда оно стало испускать шипение, словно сжатый воздух стравливало. Миазматический туман струился из рядов узких отдушин, открывшихся вдоль полос с вырезанными символами. Он поднимался к своду, потом постепенно расходился и опускался. Возможно, это был всего лишь водяной пар… только мы находились совсем не в том месте, где можно было доверчиво промахнуться.

– Маски! – воскликнул я, и Джинни уже опережала меня. Мы открыли краны наших бачков с воздухом, потом вышли из облака и пошли шлепать дальше вперед. За нашими спинами согревающийся воздух, казалось, густел, становясь похожим на суп. Мультигазовый указатель у меня на шее даже не пискнул: правду сказать, отлегло, что бы это самое орудие ни творило, мы, видимо, все это время в какой-то мере дышали его нагаром.

Ведь этот случай не мог быть одноразовым. Несомненно, сооружение делало такое уже давно. Возможно, во время потопа оно активировалось вновь. Возможно, оно десятки лет работало, запустившись после того, как его обнаружили шахтеры. А может, оно никогда не останавливалось и продолжало действовать в своей угольной гробнице, испуская пары через мелкие трещинки до самой поверхности земли и пузырями пробиваясь сквозь подземные воды.

«Орудие» испускало газ минуты три-четыре, прежде чем вновь умолкнуть. Только тогда я и додумался включить функцию таймера у своих часов. В зависимости от того, как долго мы тут пробудем, я мог бы понять, действует ли машина спорадически или периодически.

Дальше к югу мы вышли на береговую линию вдоль застойного черного озера, откуда следующая галерея вела вверх до сухой почвы. В самом дальнем ее углу наши лучи уперлись в ряд сваленных в кучу обломков. Когда мы разглядели то, что приняли поначалу за прогнившее тряпье, то глянули друг на друга, и даже через маски по глазам Дженни я понял, что она потрясена так же, как и я.

Воздух тут, могу себе представить, был мерзким. Лежавшее перед нами по большей части составляли кости, много костей, все они давно вонять перестали, но были и тела, отвратительные от далеко зашедшего разложения. Кости были покрыты глиной и опутаны гнилостными растениями, мочалистым мусором, который несло с потопными водами. Кости и тела располагались слишком упорядоченно, чтобы размещение их не было преднамеренным. Кто-то вытаскивал эти перепутанные скелеты из воды, один за другим, после того, как хаос утих. Такое мог бы сделать выживший. Что до тел, то я насчитал их восемь, но эти были жертвами более поздними. По виду, учитывая разложение – года два, словно бы они погибли в том же потопе, который раскидал кости.

Словно бы люди, обреченные на смерть давным-давно, опровергая все природные законы, все это время цеплялись за жизнь.

Я просто не мог сказать, что это за трупы могли бы быть.

– Нет, – произнесла Джинни. Только это, ничего больше. – Нет. Нет. Нет.

Если бы кто-то (Отто Барнсли, возможно) уверял меня, что когда-то они были людьми, все шахтеры, я бы сказал: о'кей. Это мне понятно. Но тогда что же? Что же с ними случилось? Что случилось с их черепами, со сплющенными черепными куполами? Отчего челюсти их, казалось, выдавались вперед, причем как верхние, так и нижние? Почему сейчас зубы их походили на клинья из слоновой кости, и почему конечности у них короче? Что сделало их грудные клетки сдавленными на вид, сплющенными, словно бы больше не предназначались для людей, передвигающихся пешком, а каких-то ползающих?

Никогда в жизни не подумал бы я, что для людей, отринутых от мира, голодная смерть и обезвоживание в темноте могли бы быть чем-то милосердным.

Я взял Джинни за руку: надо было завершить начатое нами.

И когда мы заметили его в следующей галерее, даже с расстояния многих ярдов у меня не было сомнений: это должен быть Дрю, – потому что возвышение вдоль грубой стены было таким маленьким-маленьким. Всего один, затерянный в непреходящей тьме, закутанный в грязную одежду, которую я уже и не чаял снова увидеть. Как он любил эту голубую фланелевую рубашку.

Мой мальчик. О, мой прекрасный мальчик.

Джинни побежала к нему, как способны только матери, срывая с лица маску, не обращая внимания на то, что та, болтаясь на трубке, била ей по ногам. Каска ее застучала по земле, луч света прошелся колесом, когда она упала рядом с ним. Прикоснуться к нему, обнять, как способна только мать.

Я тоже снял маску. Куда ты – туда и я.

Только вот отец во мне поотстал, да простит меня бог, потому как меня ужаснуло то, что мне предстояло увидеть, а потом повергло в ужас то, что там оказалось.