Дети Лавкрафта

– Она не была искусственным творением, – возразила Лохинвар. – Есть там такая цивилизация этих холодных гибридов, постсингулярные хищники, будьте уверены. Народ моей матери другой… вполне человеческий в общем-то. – Она постучала по своему шлему. – Просто они сменяли скоропортящуюся кожу на более стойкую замену. Вот я уже аппаратура второго поколения. Кожаный мешок самовоспроизводящейся схемы и боевой дух, направляемый мозгом на основе углерода.

– Примат с продвинутым инструментарием.

– А ты всего лишь экскремент черной дыры, бездумно тянущий в пасть все сущее вне своей утробы. Я, по крайней мере, наделена свободной волей, а ты – кукла.

Фигура Барона съежилась, сжалась, потом опять расправилась, еще больше взвихрив воздух вокруг. Повернув голову, он оценивающе глянул на Боуви, Хэнда и Мантуса, перевел взгляд на Лохинвар.

– Бездумие – оценка немилосердная. Есть у меня и мысли, и чувства. Сильные чувства.

– Алгоритм сознанию не ровня, – заметила Лохинвар.

– Скука, скука. Мне, видно, сожрать тебя надо да и прекратить этот жуткий разговор.

– Будь ты в полной силе, то, уверена, попробовал бы. Что ж тянешь и не пытаешься? Время моего прихода не случайно выбрано. Вычислено все было точно. Приди я слишком рано, ты, может, еще бы форму телесную не восстановил. Приди слишком поздно – тебя бы от нагара с уксусом распирало.

– Хиханьки. Самонадеянна, как и мать твоя.

– Кончай таиться среди отбросов и бросайся на меня, если смелости хватает.

Барон вздохнул и развернулся, вначале когти…

Лохинвар подняла музыкальную шкатулку, словно дуэлянт, целящийся из старинного мушкетона. Шкатулка, выстрелив, открылась и издала похоронный звон. Барон Нужда пал на колени, сдавленно шепча что-то. Ногти его впивались в землю и рвали ее комками.

Лохинвар кивнула в сторону Мантуса:

– Знаешь его? Понаслышке – наверняка. Ты убил его щенка. Помнишь Мариона Хэнда? Представь себе его чисто выбритым молодцем с великолепной белокурой гривой. Или мистера Джонатана Боуви? Он мастер по прическам.

– Прошлое нагрянуло сюда за тобой, чудовище, – произнес Боуви.

Разрозненные звуки слились в «Погребальную песнь».

«Черви вползают…»

Траурная музыка хлестнула Барона. Он дернулся так, что верхняя часть его туловища вытянулась до самого света. Обличье его исчезало и появлялось вновь. Вспышки следовали одна за другой: мужчина, животное, женщина. То бледный как смерть великан, то Урский кролик, то дворянин, то крестьянин, то молочница, то еще кто.

«Черви выползают…»

Лохинвар подправила – и ритм усилился, а звук понизился.

У Барона Нужды глаза полезли из орбит, вампирский его язык выскочил, разбрызгивая желчь. Он рвал на себе волосы и царапал щеки, пока из ран не потекла спекшаяся, как смола, кровь. Кости смещались и изменялись, а внешний облик его размягчился, став похожим на обезумевшую от мук женщину.

Она с мольбой протягивала руки. Меж тем Карл Лохинвар стояла со своим тройным мечом, высоко вознесенным для убийственного удара.

«Черви играют в картишки на рыльце твоем…»

Мать Лохинвар возопила:

– Милая моя, я соскучилась по тебе. Прости.

Меч описал дугу в воздухе, и голова призрака слетела с плеч. Завитки пара вознеслись над трупом, сплетаясь вокруг меча Лохинвар, и втянулись в музыкальную шкатулку, зловещая мелодия которой обратилась в режущую слух какофонию. Сердечко кристаллического сорокопута задрожало радиоактивно пунцовым, потом потемнело, сведясь к одинокой пылинке, вращающейся в своей вселенной. Лохинвар захлопнула крышку.

Мантус сел на задние лапы и завыл.

– Должно быть, тяжело было сразить зверюгу, – молвил Боуви. Руки его дрожали, когда сворачивал и закуривал цигарку. – Каков хитрюга, этот дьявол: мамашу твою воспроизвел точь-в-точь. Рассчитывал лишить тебя решимости. Сам над собой подшутил.

– Больно было видеть ее призрак? – спросил Хэнд у Лохинвар.

– Нет, а вот загнать Нужду в ловушку, увидеть его униженным, истощившим все свои жизненные силы – это окупило все.

– И что ты будешь делать с этим?

Лохинвар нежно погладила эмаль шкатулки. Это вызвало приглушенное жужжание, будто оса от злобы корчилась.

– Шкатулка эта своего рода пыточная «железная дева». Или дыба удушающая. Или козлы, чтоб жилы тянуть. У нее два режима: забвения и пытки. Вечный сон или неуемные мучения. Я соорудила ее так, чтобы вместить те двадцать один грамм, что оживляют людей и все то, что рвется выставить себя людьми.

– Ты собираешься пытать его… то, что от него осталось, – сказал Боуви. – Аплодирую взыскательности мщения и все ж спрашиваю, долго ли это протянется.

– Пока звезды с неба не попадают. – Она довольно кивнула, слыша, как по ходу ее пояснений изнутри шкатулки доносились и стихали легкие вскрики.

Хэнд с Боуви переглянулись. Ни одному не хватило бесшабашности сказать что-нибудь, да и пора уже пришла уходить с этого места.

Самая уединенная хибара в Черном Лесу