Дети мёртвых

У кого в ручье водится самая зрелая форель — вот в настоящее время один из основных вопросов, поскольку тенистые сады состязаются между собой: что они могут нам предложить. И мы терпим эти и другие вопросы, а также вопросы о людях, о которых мы не любим вспоминать. Кто они такие? Эдгар Гштранц совсем неплох, но злоупотребляет своей памятью для воспоминаний и немного вспоминает про тех трёх давешних походников, которые давно скрылись за поворотом, о, да вот же они! Будто фильм отмотали назад, этот виток дороги просто продублирован, дорога — винтовая лестница, и по ней во второй раз поднимаются те давешние трое. Снова слышится хруст их туристских ботинок по щебню, снова шорканье их штанов. Или Эдгар сбился с пути? Ибо как он попал на эту местную гору окрестных жителей, на которой он больше не чувствует себя как дома? — она кажется вдвое выше той, которую он знал раньше. И вдруг от продублированных походников не осталось и следа — ни звука шагов, ни помпончика шапочки, ни взмаха руки. Для кого эта новая гора должна стать родиной, а для кого-то даже и второй родиной? Кто должен здесь, на этой возникшей новой родине, приобретать земельные участки? — ведь здесь ещё совсем ничего не размечено. Эдгар замер посреди своих шагов, которые, казалось, закаменели на его теле, но чу, шаги поднимаются по его телу всё выше и выше, как паводок. Только что он совершенно нормально сидел на этом ландшафте на мели, но потом поднялся. Почему же тут что-то удвоилось? Поскольку даже старшие из нас здесь с удовольствием реконструировались, а молодёжи нужен новый огонь, новые опасности, чтобы обжарить на них свои сочные филейные части? Ничто тут не способствует тому, чтобы остаться, а Эдгар всё же должен остаться. Что-то схватило его за руку и держит, хотя здесь нет никого, кроме него, и вдруг его что-то сбивает с ног. Земля под ним вне себя от радости, что ей напоследок удалась такая шутка, которую этот молодой человек ещё не знал: что она, земля, может здесь лежать! То, что значилось на походной карте, вдруг перестало соответствовать действительности, и соответствуешь ли ей ты?

Седина щебёночной дороги, кажется, ненадолго остановилась перед возвращением в родовую материнскую скалу, которая всё ещё подставляет ей свою зияющую окровавленную щель, железно-красную, брутально развороченную после миллионолетней задержки. В три часа пять минут Эдгар Г. прилёг на кровать ландшафта, будто провалившись в Ничто, в три часа семь минут страх вырвал его из дневного сна, в котором он, казалось, пребывал всё время. Что-то хочет его забрать! Он бесцельно бежит вверх, в гору, всё здесь ему незнакомо, хотя эту местность он знает уже много лет. Как будто кто-то схватил его левой рукой за горло, в правой держа наготове оружие. Пока глаза Эдгара привыкали к наступившей темноте, он наскочил на падкий до лакомства нож. Так, теперь всё смешалось. Оба сателлита бесперебойно изрыгающего музыку плеера выпадают из его ушей, тем более что из них только что затрещало, как из трещотки гремучей змеи. Все пьесы сыграны. Внезапно из-за кустов выходит турист, который кажется Эдгару знакомым — как будто он смотрится в зеркало. Турист, должно быть, оставил свеж воды за кустом, а может, он думает, что доплыл до Индии или открыл Америку, которую только Эдгар может эксклюзивно представлять в своих кроссовках и брюках.

Эдгар прищуривается, из-за поворота вырывается яркий свет, землю осенило, свет ослепил его, свет тянет за него, как будто участвует в перетягивании невидимого каната. Природа не должна так близко подступать к нему! Откуда свет, откуда шум. Шум большого города у этого уединённого местечка? Там, за изгибом правды, за поворотом стоящих вокруг, словно войско, гор всё-таки невозможно, чтобы был построен город, даже если представить, что его рассыпал там гигантский ребёнок. Там просто не было места для него. На Эдгара опрокинулась порция мощи, но только сделанной из сахара и кокосовой стружки, и он замер с дрожащими боками. Он оторвал от сердца музыкальный прибор, с ленты которого извлекал прекрасные звуки, но из коробочки всё ещё льётся бит, вдвое быстрее, вдвое больше звуков, чем раньше. Потом лента стёрлась. Горы заполняют пространство, здесь их учебный плац, к которому они приписаны. И тут снова мужчины, походники. Один нагибается, чтобы завязать шнурок, другой вытирает пот и старается отдышаться, а третий спокойно справляет свой бизнес, который они же и отняли у него чуть ли не шестьдесят лет назад. И тут первый наклоняется к своему ковру, который его сосед смахнул у него с пола, чтобы наши ноги не путались в нём, и хочет его скатать. Не о него ли Эдгар только что зацепился ногой? Он будто прилип к природе, Эдгар Гштранц, как жвачка, поскольку экзистенции играют с ним, своим абсолютным экзистенциальным минимумом, как и мы когда-то играли с ними, причём на них же самих. Они скоро опять нас хватятся. А мы уже не там, мы съехали за это время. И можем отговориться тем, что были в отпуске.