Дети моря. Трилогия

Я чувствовал, что заканчивается детство, заканчиваются мальчишеские игры. Впереди была уже «взрослая» жизнь. Она манила в свои широкие просторы, открывая множество самых разнообразных дорог.

«Октябрь» увлек нас из Архангельска, но мы были на пароходе не пассажирами. Мы сами заставляли пароход двигаться — смазывали машину, запускали донки, питали водой котлы, шуровали в топки уголь.

Где, в какой стороне Архангельск? Где-то там далеко, на юго-востоке. Там осталось наше детство. Там мама, дед Максимыч, Костя Чижов, которого направили учеником на пароход «Канин».

Архангельск стоит на шестьдесят четвертой параллели. В конце октября морозы уже сковывают Северную Двину и навигация до мая там прекращается. А Мурманск значительно севернее Архангельска, он находится за Полярным кругом. И все-таки порт не замерзает, навигация продолжается круглый год.

— Это потому, что сюда подходит теплое течение, — поясняет Матвеев.

Он уже много раз бывал в Мурманске и теперь рассказывал нам все, что знал об этом молодом городе.

После бегства англо-американских интервентов город на некоторое время притих. Страшные следы иноземных пришельцев были видны всюду: в пепелищах на месте зданий, в разбитых причалах, в искалеченных корпусах судов.

Теперь порт постепенно начинал оживать. В Кольский залив то и дело входили пароходы и рыболовные боты. Слышались гудки, перестук судовых двигателей. Над причалами ветер гнал запах рыбы, машинного масла и отработанного пара.

На мачтах и флагштоках судов колыхались красные флаги. Встречались и флаги других стран — норвежские, шведские, голландские, английские.

На окраинах Мурманска многие жилища имели странный вид. Крохотные, высотой чуть побольше человеческого роста, эти жилища были собраны из досок, фанерных листов и старого кровельного железа. Населения в городе становилось все больше, а жить было негде. Но тут же неподалеку мы видели и поднимающиеся стены новых домов — в городе начиналось строительство.

Кроме рабочих, моряков, советских служащих, в Мурманске в те времена было немало и таких людей, которые спекулировали, занимались контрабандой — незаконно, тайком перевозили через границу из Норвегии и Финляндии шелка, костюмы, вина, сигареты.

Часто в городе устраивались облавы, в которых коммунисты и комсомольцы — рабочие и моряки — помогали чекистам и милиции вылавливать контрабандистов, спекулянтов и шпионов.

— Когда все наладится, Мурманск будет одним из лучших портов Советского Союза! — сказал Матвеев.

— А куда еще пойдет «Октябрь»? — спросил Илько, стараясь шагать в ногу с Матвеевым и заглядывая ему в глаза. — На Печору не пойдет?

— Говорили, что следующий рейс будет в Мезень, — ответил кочегар. — А потом на Новую Землю или на Печору. Еще неизвестно.

— Хорошо бы на Печору! — сказал Илько мечтательно. — Теперь там у нас хорошо, в тундре… Дима, ты хочешь к нам на Печору?

— Конечно, хочу. Я всюду хочу побывать. Вокруг Европы пойдем, на Черное море — в Одессу, Новороссийск, а может быть, потом еще дальше — на Дальний Восток…

Мечтая, я думал о том, какая большая наша Советская страна. Сколько морей, океанов, портов…

На свой пароход мы вернулись только к ужину. «Октябрь» уже был подведен к причалу. За кормой «Октября», у этого же причала, стоял английский пароход «Снэрк». На корме его под названием был обозначен порт приписки: Глазго.

Вечер был тихий и теплый. В кубрик идти не хотелось, и мы с Илько расположились ужинать на палубе, у трюмного люка. К нам присоединились Матвеев и еще два кочегара.

Залив чуть заметно рябил, отражая в бесчисленных отблесках низкое заполярное солнце. Вдоль берегов тянулись неширокие полосы безупречной глади — казалось, что вода застыла тут на веки вечные.

В вечернем воздухе плыл смешанный запах сырости скал и водорослей, смолы, тюленьего жира. Тишина обняла залив, корабли, причалы. Жизнь в порту словно замерла. Редко-редко на палубе какого-нибудь из пароходов появлялся человек и сразу же исчезал.

Ужинали мы молча. После вахты и прогулки по городу чувствовалась усталость.

Вокруг было очень тихо, и потому внезапный резкий металлический звук заставил всех нас поднять голову. Затем сразу же раздался продолжительный сыпучий шум, послышались всплески воды.

Матвеев вскочил и побежал на корму.

— Смотрите, что делают! — крикнул он возмущенно.

Мы тоже поднялись и направились было на корму, но Матвеев уже возвращался.

— Видите, что придумали! — сказал он, показывая рукой на «Снэрка». — Шлак сбрасывают за борт. Засоряют гавань. Ну за это они ответят! У себя в Лондоне или Глазго они так не делают, а у нас, думают, можно.

Засорять гавань строго-настрого воспрещается. Даже мы, соломбальские мальчишки, хорошо знали об этом и никогда не бросали камней в гавань. А англичане здесь, в Мурманске, высыпали в воду полные кадки шлака. Выбрасывать шлак можно только в указанных местах на берег или в море.

— Ничего, мы их научим нас уважать! — Матвеев решительной походкой направился в кают-компанию.

По вызову капитана явился представитель из портовой конторы. Вместе с Матвеевым он пошел на «Снэрк».