Дети победителей

— Что ты хочешь этим сказать? Я имею в виду «крышу», конечно…

— А ты подумай, чья точка зрения отражена в материале. И тогда поймешь, почему тебе нельзя туда ездить. Нельзя, понимаешь?

После этих слов я так задумался, что незаметно для себя начал открывать бутылку. Незаметно для себя, но не для Алексея, который по-прежнему насмешливо смотрел на меня. Он мудро не вмешивался в сакральный процесс. Водка давно стала для нас мужской игрой, как для ленивых кавказцев — нарды.

— Зачем тебе это надо? Остановись.

— Понимаешь, друг, за каждым последним поворотом всегда есть еще один. Обязательно есть.

— Вот скажи мне, что ты больше всего любишь? Только честно.

— Молчание, — ответил я — и замолчал. Надолго. Минут на пять.

— А я думал, Родину, — посетовал Лешка.

Я разливал и думал: он говорит, что нельзя… почему нельзя? Вспомнил эпизод из армейской жизни. Перед новобранцами из разных республик СССР стоял командир. «Вопросы есть?» — спросил он. — «Есть!» — «Давай, рядовой Торенкулов!» — «Товарищ старший лейтенант, портянки спиздили!» Строй засмеялся без всякой злобы. — «Ну нельзя же так, рядовой Торенкулов», — покачал головой офицер. — «Как нельзя? — не понял солдат. — Когда портянки спиздили».

А Лешка говорит, что нельзя, когда меня последнего лишили.

Мы выпили белой водочки, закусили черным хлебом с крупнозернистой солью и луком.

Алексей обвел взглядом комнату.

— Давно у тебя не был… Ты когда себе приличную мебель купишь?

— Поэт сказал: «…всегда есть что-то неприличное в том, чтобы быть благополучнее тебе подобным».

— А кто тут тебе подобен?

— Только ты…

— Кто это сказал?

— Иосиф Бродский.

— Где он это сказал?

— В Мичиганском университете.

— A-а… Я думал, в твоей комнате, после тридцати лет жизни по баракам, казармам, больницам, общагам и коммуналкам. Лучших лет жизни, отданных Родине, а не Мичиганскому университету. Где он похоронен?

— В Венеции.

— Чтобы мне так жить!

— «И пока мне рот не забили глиной, из него раздаваться будет лишь благодарность», — процитировал я Нобелевского лауреата.

— Это другое дело! — пропел Леша. — Глиной — это мы сможем… И три комка на крышку не пожалеем. Давай — за Родину!

У Леши однокомнатная квартира, иногда мы там напиваемся и спорим сутками. Он ушел от жены Веры — написал в заявлении: разводится потому, что «ссорится с женой и грубит теще». Судья не выдержала, рассмеялась и отпустила его на долгожданную свободу.

— А помнишь, ты у меня брал роман Пикуля «Каторга»?

Алексей смотрит на меня глазами, ставшими в эту минуту особенно светлыми, безупречными, спокойными. Я отлично помню, что не брал у него этого романа, хотя бы потому, что уже давно прочитал его. Но Алексей смотрит… Я понимаю: он отдал кому-то Пикуля, а кому — не помнит, и пытает всех, чтобы кто-нибудь колонулся… Э-э, он не только мент по жизни, но и провокатор.

Раздался стук в дверь, я вышел из комнаты, открыл. На пороге стоял Женя Матвеев.

— Мне песню друг споет — и я его прощу за то, что в кабаках другим играет, — приветствовал я гостя, на всякий случай придерживаясь рукой за дверь. — Женя, ты сгоришь там — в труде…

— Лучше сгореть на сцене, чем на производстве, — тут же ответил он, кратким жестом убирая меня с дороги.

Женя вошел в комнату и сразу посмотрел на рюкзак, стоявший в углу. Усмехнулся, покачал большой головой.

— Пьянствуете?

— Нет, ждем человека, с билетами на самолет.

— Слышал…

Женя скинул куртку и сел на маленький столетний сундучок, обитый железными полосками, какие возили с собой моряки с пароходов прошлого.

— Как твой хозяин? — спросил я Женьку. — После той драки?

— Он хозяин бара, а не мой. На следующий день пришел с бутылкой коньяка, извинялся.

Ну-у, просто так он редко приезжает, скорее всего по делу на сто миллионов. Инфляция.

— Я приехал отговорить тебя от этой поездки, — тихо, но твердо сказал Женя как человек, вычисливший Бога с помощью бесконечного человеческого разума.

— Вы меня режете…

— Не режем, а оперируем, — поддакнул Алексей, снимая с полки третью стопку. — Я ему о том же уже час твержу!

— Мне надо еще две-три рюмки, и уже моего согласия ни с чеченцами, ни с вами не потребуется — в таком виде меня не посадят ни в один самолет, даже в частный…

— Это идея! — кивнул головой Женя и быстро разлил водку по стопкам, не жалея тяжелой воды. Конечно, не сам покупал…

Выпили, не закусили, еще раз выпили, немного закусили… Потом я позвонил в редакцию.

— Служба безопасности слушает, — ответил мне голос.

— Извините, — произнес я.

— Служба безопасности движения Камского речного пароходства слушает, — узнал я голос Матлина.

— Ну, друг… — протянул я, — ко мне никто не заходил?

— Нет, никто не заходил, не звонил, не стучал, — удивленно ответил Андрей, который, похоже, был уверен, что я уже в районе Грозного.

Андрей вообще путевый парень, хоть и начальник отдела. Он умный и добрый, как Папа Карло: если надо, он вырубит тебя топором… А мне какая разница чем, я же деревянный.

Просто от слова «безопасность» я вздрагиваю до сих пор. Нелегкое детство, суровая юность. Да, помню, написал однажды такое стихотворение: