Дети рижского Дракулы

И какое счастье, что Бог уберег Гришу от знакомства с ним, от последней встречи, иначе разум сына затмило бы светлым воспоминанием, и он не смог бы видеть всей гнусности и мерзости поступков отца!

Когда Даша, взявшаяся его подменить, ибо он совершенно осип, дочитала до даты, предшествующей дате его смерти, на глазах у всех, белый от бешенства, Гриша сорвался с места. В прежнем своем нервическом приступе вырвался на крыльцо, хлопнув стеклянной дверью, едва ее не разбив, и убежал к аллее. Давно его сердце не посещала такая клокочущая ярость, с тех пор как он едва не разнес при Соне секретер матери в ее кабинете в день, когда эта история открылась ему.

Побродив, как привидение, между соснами, он очутился у беседки, сел на лавочку внутри, стал смотреть на звезды сквозь густые облака клематиса. И вдруг расплакался, вспомнив, как отец мечтал вот так сидеть на лавочке в беседке и смотреть на звезды. Мечтал покидать подземелье хотя бы ночью и дышать воздухом. Что его побудило остаться в этом подвале и принять любовь человека, уничтожившего все его семейство? Подумать только… жил где-то далеко в своей туманной Англии больной лепрой юноша, повстречал он человека, у которого, как, впрочем, у всех, горела в душе искра порока – запретная любовь к сестре. Он разжег эту искру, с трепетом над нею чах, как Черномор над златом, раздувал, подпитывал мудреными речами, пока искра не превратилась в пожар. Потом ему стало мало страданий двух сердец, он разъединил их, замучил одну до смерти, второму решил передать свою болезнь и, пользуясь его уязвимостью одинокого пленника, еще и принудил к мужеложству.

Гриша сжал кулаки, взор застили горячие слезы. Откуда в человеческом сердце столько зла? Откуда столько неприязни к его семье? Что они сделали этому английскому юноше? В чем отец и мать Гриши были перед ним повинны? Или же Арсений прав? Это месть брошенного в швейцарской лечебнице ребенка? Но тогда получается, что Тобин и вправду ему дядя. О таком даже помыслить нельзя. История ужаснее и страшнее, чем сюжет «Грозового перевала». Но Хитклиф хоть не был родней семье, которую уничтожил…

Теплая, нежная рука легла на плечо Гриши. Пришла Соня – его неизменный ангел-хранитель, – молча села позади, обняла одной рукой, прильнув виском к затылку.

Они сидели, прижавшись друг к другу, пока солнце не показало над верхушками сосен свой оранжевый бок, Соня гладила Гришу по спине, словно говоря: «Я с тобой, ты не один», – а потом вдруг встала, наклонилась, обхватила его голову руками и прильнула губами к губам. Так они и застыли в этом горячем, неподвижном поцелуе, пока сердце Гриши не принялось таять, пока он вдруг не задрожал, схватившись за ее плечи, не зная, удержать ли или оттолкнуть.

Она опустилась на прежнее место, рядом, и продолжала сидеть как ни в чем не бывало. А Гриша больше не мог думать о своем отце, его пороках и вдруг даже перестал его осуждать, будто с этим своим поцелуем Соня повернула разом в его сердце все колесики и шестеренки. Солнце поднималось выше, ночь ее тайнами осталась в прошлом, рядом сидел человек, живой, не вымышленный, теплой рукой сжимал ладонь Гриши.

Солнце стало совсем высоко. Надо было решать, как действовать дальше.

Взявшись за руки, как брат и сестра, они направились к дому.

Этой ночью спокойно спал лишь Сонин отец. Он спустился в столовую, когда Соня и Даша накрывали к завтраку. За стол все сели мрачные, бледные, у девочек распухли носы от слез. Но жизнь продолжалась, каждый, погруженный в свои думы, был чем-то занят. Каждый был встревожен, молчалив, нерасторопен. Даша, обеспокоенная своим отцом, который, как оказалось, ходил смотреть Тобина, не подозревая о том, что это за человек, сидела с отсутствующим лицом перед пустой тарелкой и дважды провела вилкой по ее дну, совершенно того не замечая. Бриедис вдруг из заправского сыщика преобразился в неловкого юнкера, никак не мог сладить с салфеткой и собственными дрожащими руками, потом уронил на пол блюдце, а полез поднимать – стукнулся головой о край стола. Он то вскакивал, одергивая пиджак и словно собираясь что-то сказать, то вновь садился, брал в руки ножичек для масла и принимался им барабанить по скатерти.

Соня, прятавшая глаза ото всех, видно, переживала о своем вольном поведении с Гришей, но тот чувствовал, что в движениях ее души были лишь желание поддержать его и сестринская привязанность, возникшая с того дня, как они нашли старый альбом. Он был так благодарен ей за этот неловкий поцелуй, за ту секунду счастья, что растерял всякое умение осуждать. В сердце больше не осталось ни одного упрека. Воистину, Соня с ним такое сотворила, чему он не мог найти объяснения, но она одним-единственным поступком сожгла в душе Гриши все непрощенные обиды и гнев.

Каплан, усердно намазывающий на хлеб масло, наконец остановился и окинул молодых людей вопросительно-недоуменным взглядом.

– Это что же, вчерашний крокет так всех расстроил? – осведомился он с легкой иронией в голосе. – Даша, отчего у вас такие красные глаза?