Дети Робинзона Крузо

Джонсон с трудом подавил нервный смешок. И опять накатило ощущение, что с ним происходит что-то нереальное, что сейчас он очнется от сна, и все будет по-прежнему. Он сделал еще глоток крепкого, и вправду очень хорошего чаю, и ему действительно стало легче. По крайней мере то, что, как ему показалось, он увидел мгновение назад периферийным зрением, превратилось в облачко, единственное на чистом небе. И это очень хорошо. Потому что… Там, вдали, за сталинской высоткой на Котельнической набережной и еще дальше, за краем города, за краем лесов и краем синевы вовсе не распахивался горизонт, вовсе не разрезалось, как замок-молния на польской двухместной палатке, яркое апрельское небо, и из глубокой мглистой бреши вовсе не клубилось нечто, похожее на вытянутые бархатные грозовые тучи,

(он узнал их, узнал сразу)

смоляные, из-за живущей внутри черноты. Не курились, клубясь все больше, эти хищные дымы; не наваливались на Москву, все более набухая, словно пережатые вены, и отсвечивая злобными вспышками неведомых громов, темные линии. И не грозили вот-вот изрезать и заполнить собой все небо.

(узнал сразу!)

Ничего такого и в помине! А было лишь маленькое невинное облачко, чуть темное с одного боку. Была чудная московская весна, и река, весело катящая свои воды к далекому морю.

– Миха, как я пойму, что пора? Как я пойму, когда?

– Думаю, увидишь.

– Что?

– Пока не знаю. Но очень надеюсь, что увидишь.

– Но хоть чего мне ждать?

– Когда увидишь, поймешь. Вряд ли ошибешься. Надеюсь, прежде чем… – Миха замолчал. Его лицо не стало бледным. Лишь тревожная складка залегла у переносицы.

– Чем что? – спросил Джонсон, ощущая, как во рту слова превращаются в кисловатые, с трудом проворачиваемые, стальные шарики.

Миха взглянул на него и произнес без всякого выражения:

– Чем станет слишком поздно.)

Джонсон все еще смотрел на далекую воду внизу, затем снова перевел взгляд на единственное облачко с темным бочком. Конечно, это всего лишь невинное облачко на небе, вовсе не Темные линии, которые, клубясь, наваливались на любимый с детства город. А перед ним всего лишь чашка крепкого чаю – вовсе не стакан сорокаградусного пойла, которое чуть не стало его проблемой и явно было проблемой Икса. Только…

Только это ничего не значит!

Они были здесь. И в пойле-чае, и в невинном облачке. Темные линии были здесь.

(Спасибо тебе, Господи, за редкие прозрения)

Джонсон все же не удержался и быстро хихикнул. Ему было страшно.

IV.