Дети Робинзона Крузо

Вряд ли слово «развод» в детстве Джонсона имело решающее значение. Ели только в самом начале, когда маленький Игорек не очень понимал, что оно значит. Слово «развод» было шершавым и пугающим, оно темным лиловым облаком витало по дому, высасывая силы из всех, кого касалось. Тогда мамочка сильно менялась: пугающий «развод» превращал ее в огромную бездвижную куклу, и мамочка сидела на краешке дефицитного румынского дивана, глядя прямо перед собой. В никуда. У нее даже голос менялся. Он становился чужим и бесцветным, как и все в доме, и от этого сердечко маленького Игорька разрывалось от боли, печали и нежности. Но потом лиловое слово «развод» уходило, будто утренний ветерок или ласковое солнышко прогоняли его без следа.

Скорее всего, детство Джонсона было счастливым. Все же он рос в ГДР, самой процветающей стране советского блока. Джинсы, жвачка, виниловые диски – всего этого завались, грех жаловаться. Когда семья вернулась в Союз, Джонсон поначалу даже недоумевал: в ГДР полным полна коробочка, а в самой лучшей и могущественной державе мира – шаром покати. Недоумевал недолго – он всегда был позитивно настроенным, а главное, смышленым мальчиком.

«Развод» вернулся в дом уже в Союзе, но скандалы родителей теперь перестали пугать, а скорее раздражали. Джонсон устал от этой бесконечной свары. И твердо решил, что десять раз подумает, прежде чем жениться. Позже, вспоминая эти, в общем-то, беззаботные дни, Джонсон подумал, что тот крупный кучерявый мальчик, которым он был, вовсе не догадывался, что усталая ненависть может цементировать человеческие отношения прочнее многих других вещей.

Уже в Союзе, в один из таких дней, когда слушать скандаливших родителей стало невыносимо, Джонсон попытался было остановить их.

– Все из-за тебя! – накинулась на него мамочка. – Вместо того чтобы защитить мать, ты поддакиваешь ему! Зад лижешь… Ничего, когда-нибудь поймешь, что мать одна, да поздно будет!

Джонсон прикусил губу. Такое случалось не впервые: то он плохо смотрит за маленьким братишкой, то из-за них, неблагодарных детей, она вынуждена жить с «этим ничтожеством», а то, оказывается, во всем вообще виноват Джонсон – он вечно ходил за мамочкой хвостом, лез в их с отцом постель, испугавшись теней за окнами, был всегда между ними, – словом, вмешивался. Вмешивался. Это слово, как выяснилось, застряло в голове Игорька с детства вместе со словом «развод», когда оно еще было витающим в доме темно-лиловым облаком.

В тот день, крикнув в сердцах «дураки!», Джонсон выскочил на лестницу, хлопнув дверью. От обиды и гнева все внутри кипело.

– Ну, конечно, конечно, беги, когда все уже наделал! – понеслось ему вслед. Джонсон вздрогнул: он не мог поверить, что голос мамочки может быть таким истеричным. Фатер, как Джонсон называл отца, по большей части молчал, но вот и его баритон сорвался в визгливый крик.

Джонсон тяжело вздохнул.

Вмешиваешься

И тут он услышал чуть смущенное:

– Привет.

Джонсон обернулся. На лестнице, на верхнем пролете, сидел худенький светловолосый мальчик в джинсовом костюмчике цвета «индиго»; он держал руки на коленях и приветливо улыбался. Хоть голос его прозвучал смущенно, смотрел мальчик прямо и открыто.

– Здорово, – отозвался Джонсон. Попытался бодро помахать рукой и сам смутился, краснея за родителей.

Мальчик понимающе кивнул и доброжелательно пояснил:

– А я вот ключи забыл. Приходится куковать на лестнице.

– А-а, – протянул Джонсон. – Бывает.

– Знаешь, извини, что невольно подслушал. – Незнакомый мальчик мотнул головой на дверь Джонсоновой квартиры, где скандал разгорался с новой силой. – Но… твоей вины в этом нет.

– Ты о чем? – сконфузился Джонсон.

– Еще раз извини.

Светловолосый мальчик, казалось, теперь был смущен еще больше:

– Это она из страха говорит. Но ты ни в чем не виноват. И на самом деле она так не считает. Я думаю, твоя мама любит тебя. И папа тоже.

Джонсон открыл рот – он даже не успел удивиться, – и вместо нормальной реакции почему-то спросил:

– Думаешь?

– Ага.

– Хотелось бы верить. – Удивление наконец настигло Джонсона, но вместе с ним пришло нечто другое, похожее на неожиданное и потому тем более необъяснимое доверие. – Хоть порой оснований для этого все меньше.

– Хочешь шоколадного печенья? – предложил светловолосый. – У меня еще осталось.

– Давай, – согласился Джонсон. – О! Финское?!

– Ага… А ты – новенький? Да? Вы недавно переехали.

– Так точно, – подтвердил Джонсон. Печенье оказалось очень вкусным, и все напряжение быстро стало улетучиваться. – Я б тебя домой пригласил, чтоб тут не сидеть, – Джонсон развел руками – стены подъезда были исцарапаны разными надписями, и пахло кошками. Джонсон посмотрел на свою дверь и вдруг с оторопелой веселостью добавил, – но там поле битвы. Так что тут лучше.

– Ага. Это точно.

Они переглянулись, и в следующую секунду оба хихикнули.

– Продержимся на печенье, – сказал светловолосый.

За Джонсоновой дверью что-то загрохотало, возможно, посуда.