Дети Розы

— А, так вот что вас волнует, — нашлась Кейти. — Расслабьтесь. Я веду колонку для женщин.

Ответ, похоже, удовлетворил таможенника.

— Посмотри в окно, — вдруг сказала Лялька, когда поезд тронулся. Плохо освещенная, мрачная и прекрасная, отгороженная стеной часть Берлина, которую можно было видеть из окна поезда, разворачивалась перед ними, как короткий кинофильм.

Кейти присвистнула. Затем сказала:

— Ты могла бы ответить так же, когда мы приедем в Польшу? Если их опять насторожит, что я журналистка?

— Стыда у тебя нет, — поддразнила ее Лялька. — И это после всего, что ты говорила весь месяц.

— Видимо, нет, — ответила Кейти. — Я люблю спокойную жизнь.

Снова они проснулись уже в Познани.

9

Их поселили в небольшой квартире на окраине Варшавы. Пока Кейти звонила из телефонной будки около лифта, Лялька сидела у окна и смотрела на кусты, хибарки, огороды, столбы электропередач. Пейзаж плоский, как доска. Когда-то здесь не было ничего, кроме нескольких кипарисов, а сейчас она видела груды песка и узкие бетонные цилиндры. Внизу женщины и дети выбивали развешенные на веревке ковры.

— Кофе не сварила? — спросила Кейти, едва войдя в дверь. — Этот телефон меня доконал. Вставляешь злотый, тянешь за рычаг — и ничего.

— Извини. Вода уже кипела, сейчас будет кофе.

— Ну да, холодный. Впрочем, он все равно дрянной. А ты видела, сколько здесь стоит западный кофе? Надо было привезти большие банки растворимого.

— Что у тебя сегодня?

— Нас пригласили на обед.

— Нас?

— В Клуб актеров. — Кейти зачавкала. — А вот здешний хлеб хорош. Возможно, только хлеб. Как провела вчерашний день?

— Ничего особенного. Ходила по городу. А ты?

— Довольно тоскливо. Какая-то щербатая переводчица в темных очках таскала меня по Старому городу. Так они его называют. Сплошное надувательство, правда?

— Пожалуй.

Даже до войны, думала Лялька, Старый город был чем-то вроде сказки для туристов. Форейторы в ливреях табачного цвета. Голуби. Священники. Словно декорации, забытые после съемок фильма. Однако сейчас за этими декорациями не было ни улочек со старушками на низеньких табуретках, греющимися на солнышке, ни извилистых проулков. Свентоерская, Фрета, Рыбаки… Ни чудаковатых стариков, ни калек. Стены домов заново окрашены, все двери — дубовые, на фасадах позолота, фрески реставрированы.

— Бедняжка с ног валилась, и все из-за меня. Так что когда настало время пить чай, а у них в это время обедают, я отвела ее во Дворец культуры. Знаешь это уродство в самом центре? После войны русские дарили такие всем и каждому: сотни гигантских залов и бассейнов. Есть там и ресторан. Забавное местечко, четыре древних музыканта играют танго. Кругом мрамор — бурый и багровый. И пляшущий медведь на фризе. Мы до чертиков надоели друг другу.

— Ну а с кем бы ты действительно хотела встретиться?

— С деятелями театра, актерами, киношниками. В таком роде. И запомни, Лялька: никакой политики за обедом.

— Но все они говорят о политике, — сказала Лялька.

— Пусть. Но мы не должны начинать сами. Да я тебе и не верю. Мы встречаемся с режиссером, который снял восхитительный фильм о деревне девятнадцатого века, не помнишь? Ну как ты могла сказать такое? Да, вчера получилось неловко. Меня представили кому-то, а я подумала, что это тот самый режиссер. Имя звучало похоже. Он был очень дружелюбный, голубоглазый, с залысинами. Мы даже провели ритуал Blutsbruderschaft.

— Какой ритуал?

— О, никакой крови, по крайней мере, в польском варианте. Просто водка и поцелуи. Но водки — море. Видимо, я в какой-то момент заснула. Бедные поляки, им пришлось сделать полсотни звонков, чтобы выяснить, где я остановилась. Неудобно получилось, правда.

— А в чем неудобство?

— И дураку понятно: я ушла, сказала ему «до завтра», но он-то не тот, что мне нужен. Переводчица все объяснила ему по телефону.

— А ты не знаешь, что стало с Еврейским театром? — спросила Лялька. — Я нашла адрес в твоем путеводителе.

— Какого года путеводитель?

— Семидесятого.

— Тогда адрес, наверное, действительный.

— Но там ничего нет! На самом деле между восстановленным домом девять и восстановленным домом одиннадцать — просто лужайка.

— Лялька, я бы на твоем месте его не искала. Не знаю, что в точности произошло здесь в шестьдесят восьмом, но уверена, что тогда газета не послала бы сюда меня. Режим, похоже, плохо обошелся с евреями, занимавшими заметные посты, и не хотел, чтобы сюда приезжали наблюдатели из Нью-Йорка, а еще меньше…

— Ладно, я буду вести себя тихо, — пробормотала Лялька.

Актерский клуб отличало своего рода потускневшее великолепие. На стенах, обтянутых зеленым сукном, карикатуры девятнадцатого века. Глубокие кресла и потертые кожаные диваны напротив барной стойки. Отличная люстра с подвесками, мутными, как кристаллы соли. Впечатление венского дворца в плохой сохранности, осколка утраченной куртуазной империи.