Дети Розы

На широком открытом лице мужчины отразилось изумление: с чего бы такая вспышка. Но ее уже несло. Ярость не утихала. Впервые за многие недели она вспомнила, куда они на самом деле едут. Теперь ее мысли поменяли цвет. Белизна сменилась красным. В них клокотала кровь.

— Мои войска, как же. У меня никогда не было войск, некому было меня защитить. Может быть, обменяемся мертвецами? Убитыми детьми? Целыми семьями?

— Послушай, — пыталась остановить ее Кейти, — давай поднимемся на верхнюю палубу.

Ирландец кинул взгляд на Кейти. И сочувственно постучал себя по лбу:

— Истерика.

Когда они поднимались по лестнице, у Ляльки дрожали колени. Это не был страх, скорее возбуждение. Столкновение с ирландцем доставило ей удовольствие. Она почувствовала себя гораздо лучше. Она точно знала, что к ней вернулся румянец: к мозгу прихлынула кровь.

Однако Кейти смотрела на нее довольно странно.

— Сядь, — сказала она. — Просто посиди спокойно. Мне надо поработать.

И она старательно застрочила в голубом блокноте, пока Лялька закуривала. Правая рука Ляльки задрожала. Она посмотрела на нее с удивлением.

— А теперь скажи, что за вздор: зачем ты сказала, что ты не англичанка? — спросила Кейти. — Я бы не твердила об этом там, куда мы едем.

— Сама не знаю, — Лялька опешила. — Мне это никогда раньше не приходило в голову. Я всегда чувствовала… благодарность. Знала свое место.

Ну да, кроткая. Всегда кроткая. Совсем как Клара. Англичанка, ну конечно, англичанка. Кто ж еще? Я заблудилась, думала Лялька. Почему? Ведь она всегда отказывалась слушать, когда ее уговаривали отправиться в это нелепое путешествие? Зачем возвращаться туда — в бездну, ворошить землю, кишащую червями, оживлять утраченное, что хорошего это принесет? А хуже всего, подумала она, что я бросила единственного мужчину, который захотел бы разделить со мной этот опыт. Когда-то. А сейчас уже слишком поздно. И от осознания этого ее сердце болезненно сжалось.

— Лялька, теперь тебе надо заниматься делами самой.

Вот уже несколько недель, как она не вспоминала голос Алекса.

Самой. Но кем она была, эта Лялька? Кем ей должно быть? И почему она так отчаянно хочет это узнать? Впервые она задает себе этот вопрос. Может быть, причина в том, что она внезапно поняла: терять ей почти нечего, так что она может рискнуть всем, решиться на что угодно. И не бояться. Ей даже хотелось риска. Любого. Это вернет ее к жизни. Она поймет себя. Станет самой собой. Пусть даже она всего-навсего несчастный чужак во враждебном мире.

Лялька посмотрела на Кейти. Сидит, покусывая карандаш. Строчит в блокноте. Лучистые зеленые глаза. Зеленые с голубизной. Словно глазок на павлиньем пере. Широкое лицо. Крупные зубы.

— Женщины, — Кейти подняла глаза. — Послушай, Лялька, у тебя когда-нибудь был романчик с лесбиянкой?

— Нет, конечно, — ответила Лялька. Пожалуй, несколько поспешно.

— А я всего раз влюбилась в женщину, — сказала Кейти. — Это длилось семь недель. И все — конец. Иногда я думаю, а было ли это на самом деле.

— А что было-то?

— У нее был восхитительный дом восемнадцатого века, на стенах подлинный Бэкон[41]. Переезжай ко мне, сказала она. Тебе достаточно постучать в стену, и все. Приходи и живи здесь. У нас по-прежнему могут быть мужчины, но что с того: мы не будем от них зависеть. Стоит кому-то из нас захотеть дать себе волю — достаточно постучать в стену. Вот так. Входи. Выпей вина. Прелесть что за жизнь. А я была тогда в упадке. Так вот. Сначала мы каждый день перезванивались. Но я так и не переехала к ней. Потом она охладела к этой идее. Ну точь-в-точь как охладевает обычный мужчина, черт бы их всех побрал.

— Ты мучилась?

— Какое-то время. Видимо, привыкла к мысли, что она на самом деле в меня влюбилась.

— Поэтому ты называешь это романом?

— Разве не так принято считать?

— Для меня это не так.

— Да, ты другая. Тебе не нужна поддержка. Да и денег у тебя хватает. По-твоему, люди неправильно относятся к деньгам, разве нет? Все эти грубоватые миллионеры в грустях, что мелькают на экранах, только и делают, что ноют, как они несчастны. Полный бред. Что ж, хоть мне и приходится зарабатывать на жизнь, но ты, по крайней мере, можешь мне помочь. — Кейти положила путеводитель на колени и взяла вторую чашку кофе. — Послушай, они все отстроили заново. Я о Варшаве. Восстановили ее в том виде, в каком она была в начале девятнадцатого века. А ты помнишь, какой была Варшава до войны?

К удивлению Ляльки, подвалы памяти тут же открылись. Они были полны, даже переполнены. Источающими аромат духов женщинами, мужчинами с военной выправкой. Совсем еще ребенок, она, держась за чью-то заботливую руку, переходит улицу, по которой едут дрожки и торговцы толкают перед собой ручные тележки. Она сидит за мраморным столиком, залитым желтым светом. Даже запах вернулся. И вкус. Медовая коврижка. Вишня. Анис.

— Что ты сказала? — нетерпеливо переспросила Кейти.

— Я? Не знаю, — ответила Лялька. Все еще во власти удивления. — Я понимаю, что мы вернемся вовсе не в город, превращенный в развалины. Прошло тридцать лет.