Дети Розы

Тобайас положил ручку. Образы, толпящиеся в его мозгу, было трудно передать на бумаге хоть с какой-то точностью. Да и как он мог признаться Мендесу в старой патологии, в том, что его притягивает этот парень с холодным взглядом и беспощадной ненавистью к слабакам, признаться в мгновенно вспыхнувшем взаимопонимании между ними. О, как он понимал этого парня, когда тот сказал, что предпочел бы иметь своими предками самых мерзких насильников, чем цепочку мягкотелых жертв с желтыми звездами.

Они сидели в автомобиле позади автобуса и ждали, в открытое окно доносился гнилостный сладковатый запах овощей и фруктов, выброшенных в сточную канаву. Вокруг тарахтели включенными двигателями тяжелый грузовик, старый «рено», «моррис-майнор».

Их желтый автомобиль едва полз, останавливаясь через каждый метр. Тобайас видел, что Лейси все больше мрачнеет и раздражается. Джек зевнул и оперся на локоть, глядя на торговку в овощном киоске, толстую, рыжую, начавшую седеть. На плоском лице внимание останавливали лишь глубокие носогубные складки. Руки у нее были белые с короткими толстыми пальцами. Женщина наклонилась, ища что-то под прилавком, и ее зад, словно коровий круп, раздвинул полы залоснившегося черного пальто.

Затем она вознамерилась пересечь улицу и ступила на мостовую между желтой машиной и автобусом. Все еще откинувшись на сиденье, Лейси надавил на педаль газа. Машина взревела и дернулась. Женщина рванулась вперед и, увидев, что другая полоса дороги пришла в движение, в панике оглянулась на Лейси. Тот ответил на ее испуг холодным безразличным взглядом пронзительно синих глаз.

О да, я его прекрасно понимаю, подумал Тобайас. Он один из тех, кто с ликованием будет наблюдать, как скатываются с плахи головы, как вспарывают животы. Он будет смеяться, поскольку сердце его поражено болезнью — мечтой о мести. И поскольку объект его ненависти до такой степени присущ человеку, неотделим от него: объект этот — мягкость. Во всех проявлениях. Которую ненавидит и сам Тобайас. Да, он уловил ту же холодность, свойственную им обоим. В своем воображении он ощутил ее вкус на тонких губах молодого человека. Тот самый старый вкус, вернувший его в школьные годы, почти забытый, погребенный, отвергнутый — вожделение детских лет.

Против воли он вспомнил свою любовь. К другому холодному голубоглазому аристократу, который отвечал ему презрением. Теперь он беспробудный пьяница. А возможно, уже мертв. Но Тобайас все еще слышал до нелепости самонадеянные нотки его голоса, который повышался, растягивая слова, и эта аристократическая манера речи звучала почти издевательски:

— Изыск, говоришь? Он у меня с колыбели.

В Оксфорде Тобайас был его рабом. Тот забавлялся, устремляя на оробевшего Тобайаса взгляд голубых глаз, которые могли, не мигая, встретить любую опасность и даже превратить ее в развлечение. Мастер грубых шуток, он обожал нарушать все запреты, втягивая в свои затеи Тобайаса. Издевками, подначками, словесными уколами.

Однажды Тобайас купил стол красного дерева для своей комнаты, и друг усомнился в качестве его приобретения. Устранить подозрения могло лишь немедленное (в два часа ночи) обследование подлинных георгианских столов в колледже.

Дверь в столовую оказалась незапертой. Туда они проникли легко. Тобайас наблюдал, как опытные руки аккуратно отцепили бронзовые крючки, затем перочинным ножом сняли тонкую стружку с невидимой снаружи кромки. Тобайас умолял его ограничиться одним образцом. Укоризненный взгляд заставил его замолчать.

— Нас поймают, — сказал Тобайас.

Его друг поднял брови — точь-в-точь как Лейси, — явно забавляясь, — так же Лейси смотрел на испуганную женщину, которую едва не сбил.

Вскоре был аккуратно вскрыт второй стол и с него срезан еще один кусочек древесины.

— Видишь, он на срезе розоватый?

— Довольно. Этого достаточно. Я понял, что ты имеешь в виду.

Минут десять эта затея забавляла. Они, два товарища, пересекли университетский двор. И вдруг, ни с того ни с сего, на темной лестнице в комнату Тобайаса друг напал на него. Злобно, отнюдь не в шутку. Они не были пьяны. Просто более сильный реализовал желание, чуть ли не эротическое, прервать их дружескую забаву и восстановить свое верховенство. Поначалу Тобайас успешно сопротивлялся, вырвался из захватов, уклонялся от жестоких ударов. Пока у подножия лестницы они не упали на разбитую бутылку.

Раздался хруст стекла, в их настроении произошла перемена. По лицу друга Тобайас впервые увидел, что того влечет к насилию. Тобайас не боялся. Был холоден. Протянул руку к горлышку бутылки. Промахнулся. Рухнул.

И увидел, как лицо друга расплылось в улыбке.

Упав, он проиграл.

Не выказывая торжества, небрежно, старший поднял зазубренный осколок и черкнул им по руке Тобайаса.

Кровь отрезвила обоих. Тобайас не чувствовал боли. Он лежал спокойно, без тревоги наблюдая, как красная жидкость впитывается в белоснежный манжет, и ждал. Без страха.

— Дурак, — сказал он, не двигаясь.

— Порез глубокий?

— В темноте не видно.