Дети Шини (СИ)

Якушин, наконец, выбрался и остался лежать возле той ямы лицом вниз, а я подползла к ней на четвереньках и заглянула внутрь. Пустота и чернота. По краям гладкие каменные выступы. И стены тоже серые, каменные.

- Это колодец, - сказала я ему, словно это должно было успокоить.

В ответ Якушин горестно застонал и нехотя поднялся.

- Что же это я такой неудачник? Почему это всё со мной происходит? Почему постоянно так, либо по морде, либо в колодец?

Он был весь с ног до головы в снегу, даже на лице снег. Пластырь отклеился и потерялся. На носу осталась небольшая ссадина.

- Ерунда. У всех случаются неприятности, - дрожащими руками я помогла ему отряхнуться. - Петров вон кроссовки в сугробе посеял, нас с Марковым гопники поймали, а Герасимову собственный отец в глаз дал.

- Зря ты меня спасала, - с тяжелым вздохом произнес он. - Умереть в свой день рождения довольно эпично.

Если бы это сказал Амелин, я бы пропустила мимо ушей, но слышать подобное от Якушина было более, чем странно.

- Ничего эпичного не вижу. А ещё говоришь, что ты взрослый.

- Ладно, в следующий раз моя очередь спасать. Увидишь призрака - зови, - он весело усмехнулся своим словам о призраке, дружески похлопал меня по плечу, и вскоре окончательно вышел из того уныло-задумчивого состояния, в котором я его нашла.

==========

Глава 28 ==========

Амелин приперся внаглую среди ночи, словно это было уже в порядке вещей, и предложил спрятаться в "красной" спальне на третьем этаже и оттуда наблюдать за коридором, потому что именно там призрак появлялся в прошлые разы. И он таким громким шепотом уговаривал меня, что пришлось быстро согласиться, чтобы не разбудить Настю.

Та комната была самой холодной из-за углового расположения, но при этом самой светлой, из-за двух больших окон. А когда Амелин поставил на подоконник толстенную ароматизированную свечку "белая роза" из мансарды, там стало возможно даже картины рассматривать. Чем он и занялся минут через пятнадцать нашего бессмысленного торчания возле распахнутой двери.

Вначале мы действительно постояли несколько долгих минут друг напротив друга поочередно выглядывая в коридор, но Амелин пребывал в очередном дурашливом расположении духа и явно пытался подыгрывать, нарочно вздрагивая от любого звука в доме, испуганно хватая меня за руку, и прячась под капюшоном Герасимовской толстовки. Однако потом ему это надоело, и он стал бесцельно ходить по комнате, сказав, чтобы я звала, если увижу что-то страшное.

Здесь стояла широкая квадратная кровать с высоким мягким изголовьем, оббитым темно-бордовым материалом, внешне напоминающем кожу. Такой же тканью была обтянута и маленькая прикроватная банкетка, и штук шесть декоративных подушек, раскиданных до нашего прихода по всему полу, а теперь наваленные на одном из гарнитурных кресел возле двери. И из-за этого густого, винного цвета, мы называли эту спальню красной.

Штор на окнах не было. На вешалках в шкафу, дверца которого закрывалась с жутким скрипом и потом с таким же скрипом раскрывалась, висели три классических черных пиджака. Всё вокруг было грязное и пыльное. На голом матрасе кровати валялись три картины, которые мы тоже подобрали с пола, но не нашли куда повесить.

Амелин, устав бестолково ходить и выглядывать в окна, собрал их, сел на подоконник возле свечки и стал разглядывать.

- Ты разбираешься в живописи? - в полный голос спросил он.

- Тише. Дверь же открыта.

Он повторил вопрос, но немного приглушеннее.

- Нет. Но мне нравятся Моне и Дега.

- Всё ясно, обычные красивости. А мне нравятся Брейгель и Босх.

- Ничего удивительного. Тебе всё гадости какие-нибудь.

- Это не гадости, а художественное отражение реальной жизни. И не только жизни.

- Я, правда, не понимаю, что может быть хорошего в этих отвратительных, уродливых людях и животных, которых обязательно кто-нибудь мучает или убивает? Неужели тебе приятно на это смотреть?

- А ты думаешь, только цветочки и мельницы кругом? И весь мир наполнен лучезарным сиянием любви и добра? - поинтересовался он с лёгкой издевкой.

- Нет, конечно. Но зло тоже можно красиво изобразить. "Демон" Врубеля, например.

- Который из них? Сидящий, летящий, поверженный?

- Обычный.

- Обычный - сидящий.

- Откуда ты это знаешь?

- Тоня, - я видела, что он поднял голову, наверное, как обычно, укоризненно смотрел. - Откуда люди всё узнают?

А потом вдруг заговорил специально низким шепотом тихо-тихо, едва слышно, так что мне для того чтобы расслышать пришлось даже сделать несколько шагов в сторону окна:

Я тот, которому внимала

Ты в полуночной тишине,

Чья мысль душе твоей шептала,

Чью грусть ты смутно отгадала,

Чей образ видела во сне.

- Это что?

- Помнится, кто-то меня ещё в незнании английского упрекал, - прокомментировал он своим голосом, и снова изменив тон, но уже чуть громче продолжил:

Я тот, чей взор надежду губит;

Я тот, кого никто не любит;

- Это Лермонтов, да?

- А ещё кто-то спрашивал, как меня в школе держат.

Я бич рабов моих земных,

Я царь познанья и свободы,

Я враг небес, я зло природы,

- Ну, ладно, хватит уже, - попросила я.