Петрову едва удалось заснять снеговика на камеру, прежде чем ударом ноги Якушин разрушил всю эту мистику. А после крайне серьёзно предупредил, что если вдруг застукает кого-то за подобным, то убьет собственными руками без суда и следствия. Но когда мы в тот день утром уезжали за дровами, снеговика точно не было, и в доме оставался один Амелин, поэтому когда Якушин говорил это, то было совершенно очевидно кого он имеет в виду.
А однажды вечером Марков как будто тоже видел в саду таинственную белую фигуру. Но и ему со стороны скептиков доверия не было никакого, потому что без очков Марков дальше своего носа ничего не видел.
Только Петров, неожиданно вспомнивший не один десяток фильмов про дома-монстры, предпочел перейти на нашу с Настей сторону, потому что это, по его словам, "всё объясняло", чем очень сильно расстроил Якушина.
Тот же после той ночной истории всячески избегал оставаться со мной наедине, даже за дровами теперь ездил с Марковым, а я с Герасимовым.
Обида сквозила и в его молчании, и в сдержанности, и когда он специально делал вид, что не слышит мой вопрос. Порой, когда я обращалась к нему, становился неоправданно резким, точно я говорю о чем-то ненужном и второстепенном.
Странные кратковременные вспышки раздражения, и я чувствовала, что он постоянно ждет от меня каких-то слов, какого-то шага. То ли каких-то признаний, то ли извинений не понятно за что.
Однако я слишком долго жила с ощущением его абсолютной недосягаемости, чтобы вот так запросто перешагнуть этот барьер и избавиться от сомнений. Это вполне могло быть лишь уязвлённое самолюбие. Или же он слишком привык всем нравиться? Но самой неприятной казалась версия о том, что ему просто скучно в отсутствии женского внимания.
С Амелиным же было просто. Этот, если вдруг и обижался, то дольше десяти минут дуться не мог. Бросал что-нибудь колкое, потом сразу раскаивался и, если сам не просил прощения, то спешно менял тему, будто ничего и не было. В те же моменты когда он становился серьёзным, когда что-нибудь читал, переводил свои песни, слушал музыку или когда мы просто разговаривали, мне иногда казалось, что мы знакомы давно. Потому что, порой, он высказывал такие мысли, которые я как будто уже от кого-то неоднократно слышала.
Однако при всей мальчишеской непосредственности и природном обаянии, глубоко внутри него сидело нечто темное, что-то тяжелое, порочное и опасное, то, что он отчаянно и очень тщательно скрывал, нечто вроде того, что я видела в его глазах тогда, у Якушина в деревне, и куда снова заглядывать не хотелось.
Кроме стихов, которые, казалось, он знал все на свете, ему очень нравилось всерьёз рассказывать что-нибудь совершенно невероятное и шокирующее, чтобы все сидели и слушали его, раскрыв рты и затаив дыхание. И большинство этих историй были жутковатые и противные, хотя в конце их неприятный настрой обязательно развеивался какой-нибудь забавной чепухой. В них вечно переплетались правдоподобные обстоятельства и полнейшая ерунда.
Вроде того, как когда он был маленький, его сестра пошла в магазин, а коляску оставила на улице и к ней привязала собаку, чтобы охраняла. Но собака увидела кошку и бросилась за ней, коляска покатилась следом и прямиком на проезжей части перевернулась. А он вывалился прямо на дорогу и долго катался там под колесами машин, потому что никто из водителей его не замечал.
Или как его один раз ударило током, и он, находясь, некоторое время без сознания и дыхания, почти умер, и видел себя со стороны, и как его дух, отправившись бродить по городу, чуть было не потерялся, забыв в какое тело он должен вернуться.
Или после вполне здравого рассуждения о том, что если большая часть Земли покрыта водой, то вполне возможно, что в глубинах океана существует разумная жизнь, вдруг начал рассказывать, как однажды стал тонуть. Очень громко кричал и звал на помощь, но дедушка, который сидел на берегу, этого не замечал, потому что читал газету, а слышал он плохо. И, якобы, тонуть в первый момент было очень страшно и больно, а потом стало хорошо и даже приятно. Но потом, откуда ни возьмись, к нему приплыла здоровенная усатая рыбина, с плавниками в виде острых зазубрин, и сказала, что она наказывает его за то, что он не слушался дедушку и без спроса полез в воду, и поэтому утонуть не даст. Ведь тот, кто плохо себя ведет, не заслуживает того, чтобы припеваючи жить в прекрасном подводном царстве.
И тогда Марков, который приходил специально послушать эти фантастические байки, обязательно начинал спорить, что так на самом деле быть не может, но Амелин только лукаво улыбался и отвечал, что Марков так рассуждает только потому, что никогда не пробовал отделять мозг от тела.
Настя же помимо этой смешной затеи с танго, фенечек и оригами, отыскала простой карандаш и белый лист картона и заявила, что собирается написать портрет Герасимова, потому что он, единственный, кто может просидеть, не двигаясь, дольше десяти минут.