Дети Шини

— Но ведь это ты ходила с ним везде? Я неожиданно вспомнил, как однажды зимой, кажется, классе в восьмом, мы закидали шестиклашек снежками. Он самый борзый был. Все уже смотались, а один остался. Мы его втроем к сетке стадиона уже приперли, как вдруг из школы выскочила мелкая девчонка и давай на нас кричать, кусками льда бомбить, пришлось оставить его в покое. Это ведь ты была, да? — он тепло и весело рассмеялся.

— Да. Я тоже помню тот момент, — снова смутилась я. — Вы были старше и втроем на одного. Так не честно.

— Мы над тобой долго ещё смеялись.

Тогда мне пришлось намекнуть, что я тоже помню его. А когда спросила, почему он так неожиданно ушел из школы, Якушин ответил: «были кое-какие обстоятельства». И дальше мы просто ехали и слушали музыку.

  «Will you still love me
  When I» m no longer young and beautiful?
  Will you still love me
  When I got nothing but my aching soul?»[4]

Мимо монотонно пролетали дорожные указатели, рекламные щиты, запрещающие знаки и столбы, мелькали, словно бессвязные кадры кинофильма, словно нескончаемая карусель, словно затянувшийся навязчивый сон, и я сама не заметила, как бессовестно и очень крепко уснула.

А когда проснулась, то уже рассвело. Мы стояли на какой-то проселочной колее, а с двух сторон высился лес.

Сзади, вылезая, кто-то громко хлопнул дверью. Якушин спал, уронив голову на руль, Сёмина — привалившись к двери.

Ноги страшно затекли, и я поняла, что если сейчас же не выпрямлю их, то они останутся такими скрюченными навсегда. Настю будить было не так жалко. Она тихонько застонала и сказала «ещё пять минуточек», но потом резко распахнула глаза и заметно погрустнела.

— Я надеялась, что мне это всё приснилось.

Стоило только выбраться из кабины, как меня тут же затрясло от холода. В первый раз за эти дни я почувствовала себя обессиленной и несчастной. Больше всего на свете хотелось сделать хотя бы глоток кофе и залезть в теплую ванну, а ещё хорошо было бы съесть чего-нибудь, например, горячий бутерброд с сыром или подогретый в микроволновке круассан с ванильным кремом, или пусть даже кукурузные хлопья с молоком. Да, сейчас подошла бы любая еда, хоть чипсы. Но кругом не было и намека на спасение, повсюду опять белым-бело, пусто и тихо.

Псковская область почти ничем не отличалась от Подмосковья, только снег казался чище, березы прямее, а ели пушистей.

Петров выпрыгнул из кузова, умылся прямо снегом и вытерся той самой неизвестно чьей белой футболкой.

— Вот это природа! — отвратительно жизнерадостно воскликнул он и полез через сугробы в лес.

— Куда это он? — ужаснулась Сёмина, обхватывая себя руками так, чтобы перестать беспрерывно трястись.

— Настя! — она порой приводила меня в полное замешательство своей несообразительностью. — В туалет, конечно.

— А нам куда? — черно-белые уши на её шапке мелко дрожали вместе с ней.

— Тут кругом лес. Иди куда хочешь.

— Это ужасно. Всё то, что сейчас ужасно, — захныкала она. — А вдруг там медведи? Или кабаны?

Но не успели мы отойти и на пару шагов, как вдруг из леса, оттуда, куда ушел Петров, раздался громкий протяжный крик. Не было никаких сомнений, что вопил он.

Герасимов и Марков нехотя вылезли из машины и застыли, настороженно переглядываясь.

— Чего вы стоите? Что-то же случилось!

Они оба посмотрели на меня, но с места не сдвинулись.

Тогда я, подобрав по пути толстую ветку, полезла по оставленным Петровым следам.

— Тоня, не ходи! — закричала Настя.

Но я только отмахнулась, кто-то же должен был ему помочь. Однако в тот момент, когда я добралась до первой ёлки, мне навстречу, оживленно размахивая руками, выскочил сам Петров.

— Вы не представляете, что я видел, — орал он, при этом его курносое лицо буквально светилось от счастья. — Я видел настоящего лося! Представляете? Живого! Огромного такого. С рогами.

— Идиот, — рявкнул Герасимов.

— Зачем ты нас так пугаешь? — возмутилась Сёмина. — Мы думали, на тебя медведь напал.

— Я так не думал, — сказал Марков.

— Как же жалко, что я не взял камеру, — Петров кое-как выбрался на колею и стал искать свою камеру. — Сейчас, я на пять минут. Надеюсь, он меня дождется.

После того, как мы с Сёминой благополучно вернулись из леса, не встретив ни одного медведя или кабана, я заглянула в кузов, проверить Амелина, чересчур притихшего со вчерашнего вечера.

Он лежал лицом к бортику, под ватным одеялом, которое мы взяли с собой и, закрыв глаза, слушал музыку. Я залезла и потрясла его за плечо.

— Один только Петров за меня заступился, — сказал он обиженным тоном, не поворачиваясь, и даже не открывая глаз. — А ты даже не захотела остаться со мной.

— Как ты понял, что это я?

Я села на чьё-то спальное место позади него, по-турецки скрестив ноги.

— От тебя пахнет блондинкой, — охотно пояснил он.

— Блондинкой?

— Духами, глупенькая. Версаче. У Милы были такие.

— Кто такая Мила?

— Сестра моя.

Больше я не знала, что спрашивать, но раз он находился в сознании и не умирал от высокой температуры, то этого было вполне достаточно.