Дети Шини

Поднялась наверх, чтобы рассказать Амелину, как он ошибся насчет Петрова, и ещё кое-что, но у него уже сидели Настя и Марков. Настя училась танцевать танго, и Амелин, глядя под ноги, показывал ей какие-то движения. А Марков валялся на овечьем ковре и посмеивался над ними.

— О, Тоня, — выпуская Сёмину из рук, обрадовался Амелин. — Давай, я тебя тоже учить буду.

— Нет уж. Развлекайтесь без меня.

Заходить не хотелось, я осталась в дверях.

— А чего ты такая злая? — спросил Марков.

— Знаете, меня не оставляет ощущение того, что всё это полный бред и маразм какой-то.

— Что именно? — Настя удивленно вскинула брови.

— То, что мы здесь, и то, чем занимаемся. Петров со своими игрушками, вы с танцами.

— Что плохого в танцах? — Амелин захлопал ресницами.

— Так не может продолжаться всегда. Это какая-то глупость. У нас нет денег, бензина, никто не знает, где мы и что с нами, более того, мы сами не знаем, что с нами и что будет. Может, вас всех это и устраивает, а я так не могу. Нам нужен какой-то план, какая-то цель, какой-то выход. Мы должны, наконец, принять какое-то решение.

И действительно, эта мысль уже давно бродила во мне, но ясно оформилась только сейчас, когда я увидела нас будто бы со стороны.

— Хочешь вернуться домой? — Марков щурился, как слепой крот.

— Хочу. Потому что глядя на вас, начинаю сходить с ума. Какой вообще смысл в том, что мы торчим здесь?

— Мы прячемся, — сказал Марков, будто я была полная дебилка.

Амелин уселся на подоконнике, болтая ногами.

— А как ты вообще хотела, когда сбегала? — с мягким нажимом спросил он. — Как ты себе это представляла?

— Не так.

— Я тоже себе это не так представлял. Но получилось гораздо круче.

— Тоня, не понимаю, что тебя расстраивает? — Настя опустилась на сундук, но я не сдвинулась с места, по-прежнему стоя в дверях.

— То, что мы живем так, словно завтра не наступит никогда, словно это какой-то один бесконечный день. Но так не бывает. Только подумайте, что может быть, когда вы неожиданно проснетесь, — на одном дыхании высказала я то, что собиралась сказать одному Амелину.

— В одном я с тобой согласен, — признал Марков. — Еда у нас действительно заканчивается.

— Так ты не ответила, как ты это себе представляла? — прицепился Амелин.

Это был дурацкий, очень неудобный вопрос, потому что я никак себе этого не представляла. Думала только о том, как вернусь.

— Или, может, ты хотела на вокзалах ночевать с наркоманами и бомжами? Останавливать дальнобойщиков и всячески умолять их добросить тебя хоть куда-нибудь, чтоб в дороге немного отдохнуть, греться в магазинах и караулить в Маке недоеденный гамбургер? — Амелин развернулся и смотрел на меня так, словно я одолжила у него миллион, а теперь уверяла, что ничего не брала. — Я, вот, например, это себе так представлял.

— Когда я убегала, у меня были деньги.

— Ты права, — поддержал меня Марков. — Без денег мы никто.

— Да мы так и так никто, — вздохнула Настя. — Мы не дети, потому что нас уже никто не жалеет и не любит, и не взрослые, потому с нами ещё никто не считается. Так, не пойми что.

— Ты, Осеева, что-то конкретное предлагаешь? — сощуренными глазами и, подперев голову, Марков вопрошающе смотрел в мою сторону.

— Ты же у нас самый умный. Вот ты и предлагай, откуда еду брать и деньги, и вообще, что нам теперь делать.

— Главное до весны протянуть, — с серьёзным лицом сказал Амелин. — А там подножный корм пойдет. Грибы, ягоды. Можно будет огород вскопать и картошку выращивать. Тоня, ты умеешь картошку выращивать?

— Иди нафиг.

— Нет, правда, если умеешь, то я на тебе женюсь, потому что если есть картошка, то можно даже не уметь готовить.

— Твой тупой юмор уже достал.

— А ты сходи, пожалуйся Якушину, — он вдруг спрыгнул с подоконника, ухватил Настю за руку и резко стянул с сундука, чтобы танцевать дальше. От неожиданности Сёмина громко взвизгнула. Марков засмеялся.

Я ушла, громко хлопнув напоследок дверью.

Всё, что я сказала в запале, не успев даже хорошенько обдумать, было реальным положением дел. Мы сбежали из дома девять дней назад, а складывалось ощущение, что вечность. Да, действительно, в Капищено было относительно спокойно, если не считать все эти странные нереальные вещи с тёмными комнатами, белыми фигурами, бродящими по коридорам, пакетами и привязыванием к кровати.

Но и они принимались всеми, как нечто должное, как необходимое условие проживания здесь. Ведь нельзя приехать в чужой дом, беспрепятственно жить в нем и полагать, что такая жизнь будет протекать совсем без происшествий. А для того, чтобы вернуться в реальность, чтобы зажечь свет в темноте, нужно было проснуться.

Якушин нашелся в беседке. Он сидел на перилах, вытянув ноги вперед, и курил сигару, одну из тех, что мы нашли в библиотеке, потому что сигареты у него кончились ещё пару дней назад. Увидев меня, он как-то беспокойно заерзал, так что чуть было не свалился с перил, точно хотел уйти, но меня это не смутило.

— Что делаешь?

— Ничего.

— Разве ты можешь ничего не делать?

— Как выясняется, могу.

— На тебя не похоже, — я подошла и встала, опершись о столб так, чтобы видеть его лицо.