Дети света

Когда Иннокентий подошел к колокольне, откуда-то выскочили три беспородные собаки и с громким лаем окружили чужака. Из ворот церкви вышел крепкий высокий парень лет тридцати и отогнал собак. Назвался сторож Дмитрием. Одет он был в дорогие, сильно вытертые свитер и джинсы. Длинные пышные волосы стянуты были на затылке узорчатой, как у хиппи, лентой. Все это в комплекте с мушкетерской бородкой и пронзительными смешливыми глазами выдавало в нем человека сложной биографии. Сначала Дмитрий отнесся к чужаку с подозрением. Но как узнал, что тот пришел из монастыря, сразу подобрел и разговорился:

– Так наш храм – это скит монастырский.

– А далеко ли отсюда жилье?

– Ближайшая деревня в четырех километрах. Там всего три двора осталось.

– Что же это за храм среди леса? Откуда же здесь прихожанам взяться?

– Да тут сейчас не прихожане, а «приезжане», – грустно пошутил сторож. – Храму этому четыреста лет. Раньше-то здесь целое село было в сотню дворов. Да с ближних деревень ходили. В лучшие времена одних записных прихожан бывало под две тысячи. А теперь ― сам видишь… Но зато храм этот никогда не закрывался. Здесь даже один беглый владыка в годы гонений жил. Пойдем на погост. Чего покажу!

Они обошли храм и мимо свежих захоронений подошли к большой могиле. На резном деревянном ограждении висела мраморная табличка. Оказалось, это братская могила времен польско-литовского нашествия 1610 года.

– Раньше эта могила была длиной метров тридцать. Здесь похоронены пятьдесят монахов и триста мирян. Они от ляхов спрятались в храме. Он тогда деревянный был. Там их поляки и сожгли. Прости им, Господи! У меня ведь тоже в жилах шляхетская кровь…

Они замолчали. Иннокентий молился об упокоении мучеников и просил их молитв. Дмитрий что-то горячо шептал, часто крестился и шумно скреб мохнатую грудь.

Вокруг братской могилы густо разрослись и сладко благоухали цветы. Белели аккуратно присыпанные белым песочком дорожки. Лес множеством белоствольных берез и янтарных сосен лес радовал светлым простором. Воздух звенел от веселого птичьего пенья. Сытые пчелы в лесной симфонии вели партию виолончели. Над могилой порхали огромные бабочки невиданной красоты и стрекозы с радужными крылышками. В этом, вроде бы печальном, месте проживала пасхальная радость.

Чем дольше стоял здесь Иннокентий, тем глубже врастал в торжествующую красоту. И когда Дмитрий позвал его дальше, он уходил с сожалением.

Сторож повел его за храм, за колокольню, по густой высокой траве в сторону темного леса.

– Вот, – показал Дмитрий рукой. – Теперь смотри на это.

Черное, как нефть, озеро смердело помойкой. По берегам торчал рогатый мертвый сухостой. С берега тяжело снялись вороны, закружили над черной лужей и сварливо закаркали. В воздухе висели тучи зудящих комаров и мошек.

– Здесь свалены трупы польских захватчиков. Это Черное озеро. Еще некоторые называют его Поганым болотом.

– Сюда католиков на экскурсию возить надо, – сказал Иннокентий. – Реальный пример сравнительного богословия. Все сразу видно: кто в рай после смерти отошел, а кто – в… поганое болото. Что-то не хочется тут стоять. Пойдем, пожалуй.

– Пойдем, Кеша, чайку попьем. Меня тут приезжие москвичи хорошим чаем угостили.