Дети света

Всего за два месяца обычной мирной работы накапливали студенты такой заряд самодовольства. Что же пришлось этим-то испытать, с каким убийственным зарядом иметь дело? Если Петр с однокашниками после стройотрядов на полгода входили в штопор ресторанно-цыганского дурмана, то какой натиск тьмы этим двоим пришлось выдержать! Нет, не оценить и не понять такого, пока сам не прошел их путь, исповеднический. Поэтому и слушал он их жадно, в оба уха, поэтому и терпел их грубоватые шалости и тычки. Потому и любил… с болью, иной раз стиснув зубы, а иногда и кулаки…

По дороге им «чисто случайно» встретилось кафе, куда всех и затащил Василий:

– День политзаключенного – это вам не так просто! Ты, Петруша, скажи спасибо, что мы с Жоркой чифирь тебя пить не заставили. Из ржавой консервной банки.

– Спасибо.

– Спасибо не булькает и нутро не греет.

– А что греет?

– Вон то, «балтийское», номер шесть.

В кафе было сильно натоплено, они сняли куртки и повесили на спинки стульев. В углу сидела бритоголовая компания в кожанках с татуировками на шеях и руках. По нынешним временам это могли быть таксисты за поздним ужином, или студенты университета, заглянувшие отвлечься от толстых учебников. Впрочем, иногда и бандиты так выглядят, но сейчас реже. Петр вспомнил, как герой Шукшина в «Калине красной» сокрушался, что вот, мол, волосами обрасту, хоть на человека похожим стану. Василий приосанился, разгладил окладистую бороду. От кофе Петра мучила изжога, он проглотил еще одну таблетку и запил минералкой.

– Эх ты, болезный-бесполезный, – пожалел его Василий, смачно с причмокиванием прихлебывая. – А у меня хоть бы что заболело! Так нет, ливер после карцеров, как назло, в полном порядке.

– Зато у тебя, Васенька, по мансарде трещина проходит, – ухмыльнулся Жора, поблескивая очками.

– Ла-а-адно тебе, не бузи, – Василий хлопнул друга по плечу и повернулся к Петру. – Ты знаешь, Андреич, у этого Жореса-Тореса такой дар публициста – ващще! Наш первый с ним батя говорил ему: пиши статьи, чадёныш, не закапывай талант.

– Это чтобы я таким же нищим писателюгой стал? А, чадовище? Не желаю! – улыбнулся Жора в седую бороду. – И тебе, Андреич, не советую. Писанина – это «такая зараза, хуже карасина».

– Кстати, Петь, имей в виду, твои рассказы – это очень даже норма-а-ально! – прохрипел Василий. – Ну я ― ладно, меня ты можешь не слушать, а вот половина моя оценила. А Татьяна Ивановна, кыська-рыбка, прибьет меня сегодня ващще, она, я тебе скажу, толк знает. Она моя первая читатель-ни-ца и редактор-шшша. Ужас, когда этим профессиям женский род присвоят. Так что да-вай, пи-ши.

– Старик Василий Петра заметил, в кафе сходя, благословил, – продекламировал Жора.

– И да! И благословил! И не бузи. Петруша, – снова повернулся тот к Петру Андреевичу, – ты не представляешь, как я его люблю! Сил нет, как люблю этого урку. Ну, просто уже никаких сил моих нет… Так вернемся, как говорится, к нашим делам… да. Иногда вот так встанешь утром, оглянешься окрест, озирая пустыню писательской нивы, – и никого! Так что давай, пиши.

…На метро, разумеется, они не успели: двери станции были закрыты. Поймали частную машину, и Петр с Жорой поехали в свой район: они почти соседи. После некоторого молчания в машине раздался баритон оратора:

– Ты знаешь, Петь, каким Васька раньше смиренным был? А я помню.

– А он и сейчас меня останавливает, когда я по старой привычке принимаюсь размахивать дубиной осуждения. Не бузи, говорит он мне, – и дубина на полшестого.

– Это да, – согласился он. – Вообще-то, я тебе скажу, Василий, конечно, ― феномен! И что интересно-то, многие, кто с нами начинали, от Церкви отошли. Возьми, хотя бы, Димку или Витьку – этих на корню славой купили – сейчас богема лаврушная. А скольких через политику, как через мясорубку, пропустили! А скольких просто деньгами, дачами, постами раскатали. Все теперь такую чушь всенародно несут, что уши вянут. Какое там православие – буддистами католическими стали. Что раздатчики кормушек им закажут, то и щебечут. А этот… Кот Базилио – нет! «На камени веры». Попробуй ему чего еретического или языческого подсунь – разгромит, да еще и в глаз даст. Тот еще феномен, я тебе скажу!

– Это все с ним происходит не просто так, – задумчиво обобщил Петр. – Это по великому промыслу. Ради язычников православные хулятся, если можно так перефразировать… Ты посмотри, Георгий, его любят, гусарство его терпят, слушают. Ну, почти все… В этом же что-то есть! Какие-то вещи… мистический сакрал непознанного нечто, я бы сказал. Ежели, к примеру, высоким штилем.

– Ой, писателюги! Давай, Петь, в монастырь Ваську увезем, пусть там поживет с месячишко, отдохнет. Скоро батя архимандрит назад поедет, так мы в его машину напросимся.

Никто в монастырь, конечно, не поехал. У Жоры пошли автомобильные страсти с ремонтом, а у Василия – читка, правка… Встреча Петра с архимандритом все же состоялась в его московском скиту, куда в обед забежали они с другом на полчасика.