Дети света

Наконец на третий день старец, поддерживаемый под руки келейником, вышел из храма и присел на лавку. На этот раз рядом – никого. Неужели и сейчас разговора не будет?

– Ничего, Кеша, – раздался слабый голос старика, – помаяться иногда тоже полезно. Смиряет. Я тебе вот что скажу. Мы с тобой… да и вся наша братия с паломниками не стоим Шурочки. Это же клад какой-то! Только ей об этом не говори. Чтобы нос не задрала. Тут, на этом самом месте, она храм от разрушения спасла.

– Как так?

– Приехали к нам с постановлением на снос храма. Нас тут примерно каждое десятилетие пытаются разогнать. Последний-то раз в начале девяностых во время передела собственности местная администрация с братками сделали попытку. Дали три часа, чтобы вынести ценности и людей удалить. Оцепили тут все. Привезли танк из ближайшей воинской части. Барабан под куполом обвязали и к танку стали трос подтягивать. А тут, откуда ни возьмись, – Шура со старухами. Как что почуяли, приехали сюда. Легли они под танк и говорят: сначала нас раздавите, а потом уж и за храм принимайтесь. Нам все равно без церкви не жить. На них набросились начальники, стали растаскивать. Что ты! Шура со старушками их как мальчишек раскидывали. Откуда только силы взялись? Ничего не сумели с ними сделать. А танкисты наотрез отказались: не будем с нашими бабами воевать. Не для того присягу принимали. Так ни с чем начальники-то и уехали. А ребятки эти, танкисты, сейчас вон в том братском корпусе спасаются. Равноангельский чин, стало быть, приняли. Так что ты к Шурочке нашей уважение прояви. Она того стоит.

Старец поднял глаза на Иннокентия и вздохнул:

– Что, родитель так и скончался без покаяния?

– Откуда вы знаете? Ой, простите… Да, батюшка. На коленях умолял. Без толку.

– Послушай меня, сынок. Болеть будешь тяжело, как родитель. Теми же болезнями. Но ты не ропщи: так надо. На нем много чего было. Он и храмы рушил, и людям приговоры подписывал. Так что ты, сынок, потерпи. Иначе никак. Надо. Зато будете вместе там, – старец поднял руку к небу. – Ты же любишь отца своего?

– Да, батюшка, – прохрипел Иннокентий.

– Вот и потерпи ради любви. И молись за упокой его души, не ленись. Тем и свои болезни ослабишь.

От ворот кто-то бежал, поднимая пыль. Старец улыбнулся и положил руку на плечо собеседника:

– Сейчас увидишь… Это не женщина, а чудо.

– Ба-а-атюшка! Ми-и-иленький! – голосила Шура на бегу. – Спаси Господи!

– Что, помогло? – спросил старец, пока беглянка, упав перед ним на колени, усмиряла дыхание.

– Ой как помогло, батюшка! Так уж все хорошо стало, прям слов нет.

– Рассказывай, не томи.

– Ну, все теперь у нас, как у людей, – счастливо улыбаясь, ответила женщина. – Вспомнил о нас Господь! Вспомнил. Муж, пока я сюда ездила, всю получку пропил. Мне вместо «здрасьте» в глаз дал, – показала она на синяк под левым глазом. – Детки-проказники у соседей стекла в теплице перебили. Милиционер уже приходил. Соседская корова забор повалила и наш огород вытоптала. Все как положено. Свекровь, дай ей Бог здоровья, на меня с поленом бросилась: где, говорит, тебя носит, шалапутную? Как хорошо-то, батюшка! Спаси Господи, сладкий вы наш!

– Та-а-ак. Что будем делать?

– Помолитесь, батюшка, чтобы Господь терпения в искушениях дал, да побольше. Вот вам с братиками за труды, – поставила она на скамью корзину, накрытую белой наволочкой. – Постное всё, батюшка, постное. А я побежала домой. Там у нас такое!.. Слава Богу!