Дети света

Секретарь Ангела

День политзека

– Камера рассчитана на двадцать зеков, а нас туда напичкали под девяноста. Спим по очереди. Духотища, жара!.. Спичку зажигаешь – не горит, тухнет: кислорода не хватает. Здоровые молодые парни ломаются – то в истерику их бросает, то в жуткую тоску. Я сам задыхаюсь, пот течет ручьем, сердце бабахает, будто сейчас наружу вырвется. А Васенька, – Жора кивнул на соседа по дивану, – замрет и сидит, как в параличе… Кстати, в эти минуты обращаться к нему было абсолютно бесполезно: ничего не слышит и не видит. Потом говорит: ага, есть, я полез. Ему сразу нары уступают. Котище – цап тетрадку, и всю ночь пишет, пишет… Потом утром нам зачитывает. Так вся камера, все как один слушали.

– Да-а-а! – вступил Василий, задумчиво снимая с головы ведро, надетое трехлетним сыном. – Когда зеки узнали, что мы за веру православную сидим, нам такой авторитет определили, что ты! Даже место воровское для нас освободили. Это у окна, подальше от параши. Причем так: Жора проповедует – я сплю, просыпаюсь – моя очередь «глаголом жечь». Спрашиваю, на чем остановился, на грехопадении? Значит, мне про Каина и Авеля вещать и так далее до конца времен.

– Пап, может, чайку попьешь? – спросила Валя, старшая дочь Василия, качая младенца на объемной груди и раздавая подзатыльники расшалившимся братишкам и сестренкам.

– Ставь чайковского… Растишь их, растишь… Покрепче только там! И моджахедов на кухню загони, а то мешают озвучиванию мысли. – Василий ткнул Петра в бок локтем, указуя на дочь бородой, как перстом. – Это она вынесла рукописи. Нам с женой и с дочкой дали одно свидание, так я ей во все карманы, в штаны, за шиворот, в капюшон даже – всюду тетрадки свои распихал. Ей тогда девять годочков было. И вот что! Это промысел, слышишь! Жену на выходе всю с ног до головы обшмонали, а девчонку не тронули. Вот она и пронесла. Так, Жора, идем Петра Андреича провожать!

– Отец, ты чего это гостя из дому гонишь? – закричала из кухни супруга Василия. Дверь приоткрылась и оттуда выкатилась гурьба детей. И что примечательно: все как один похожи на Василия, только без бороды. Впрочем, один был уже в бороде: он стянул со стола тряпку и нацепил на уши под самый нос.

– Что вы, Татьяна Ивановна, я уж больше часа вырваться не могу, – радуется Петр своему нечаянному освобождению, отбиваясь от детских рук, летящих мячей, сверкающих сабель и вороненых маузеров. – Они меня, как всегда, мемуарами тормознули.

– А я хотела, Петр Андреевич, о вашем творчестве поговорить, – вздохнула всем пышным телом хозяйка, попутно разоружая и загоняя детский сад обратно на кухню.

– Поговорим обязательно, – кивнул Петр, разгребая гору детской обуви в поисках своих сапог. – Только не когда эти зубры собираются на день политзека.

– Так мы вас ждем с новыми рассказами. Детки, попрощайтесь с гостями.

Из кухни, из детской, из ванной и туалета – выкатилась орава детей и облепила мужчин. Петру показалось, что его одновременно обнимают, целуют, царапают и душат тысячи маленьких обезьянок-бандерлогов. «Каа, на помощь!» – хотелось ему закричать, но по команде мамы дети вдруг отступили и часто замахали руками.

– Слушай, отец-герой, как ты эту ораву содержишь? – удивился Петр, нажимая кнопку в лифте.

– Семья, Петруччо, организм саморазвивающийся, самоорганизующийся и самоснабжающийся. Понял?

– Не очень. Ты поконкретней, пожалуйста.

– Если конкретно… – почесал он затылок. – То я и сам не знаю, как мы выживаем. Я-то уж точно ничего для этого не делаю. Загадка! Ты при случае у супружницы моей спроси, как она из почтового ящика деньги пачками вынимает. Со дня ареста и доныне.

По морозному воздуху, под скрип свежего снега шли они втроем к метро. Двое из них, убеленные сединами мужи, по-мальчишески толкались, шутили, смеялись. Петр представил себе, как они выглядели сразу после освобождения: худющие, бритоголовые, безбородые, но довольные. Все мучения, издевательства, карцеры – позади. Вопреки угрозам мучителей они живы, и перед ними распахнуты ворота в светлую жизнь, ради которой они пошли в застенки. В ту самую, где нет преследования веры, во всяком случае, открытого. Впереди восстановление монастырей, храмов – ходи, на спасенье, окормляйся! Впереди заседания в президиумах, интервью, фотографии в газетах, лесть, заигрывания, заманчивые предложения, уважение стариков и «чепчики в воздух» юных и розовощеких.

Когда-то и Петру приходилось «выходить из застенков» и чувствовать эту пьянящую эйфорию свободы. Нет, нет, у него за спиной всего-навсего стройотряды и военные сборы… Два месяца военной дисциплины, голода, воздержания, ежедневной двенадцатичасовой работы и строжайшего сухого закона. Сравнение, конечно, не очень-то корректное, только у него других не было. И вот после тайги и комаров, пота и напряжений до полного изнеможения они появлялись на «большой земле» – суровые, огрубевшие, охрипшие, обветренно-обожженные, да еще с немалыми деньгами. И самое главное: теперь все можно, «мы это заслужили, и весь мир у наших ног!»