Дети в сети

– Та эпоха, которая называется постмодернизмом, нарушила семантику, которая была с опорой на науку, с верой в будущее. До модернизма человек опирался на религиозные институты и концепции. То есть мистико-религиозное сознание прошло, научное предметно-логическое не оправдало надежд человечества, и возникла вот эта постмодернистская семантика. Семантика – это не реальность, это способ видения реальности. И в эту реальность вывалилось ощущение апокалипсиса с присущим ему полюсом в сторону нарциссизма. Мир как бы раскололся на людей, которые пребывают в депрессии в отсутствие всякого смысла и могут быть не социальными, или, например, перекладывать это в творчество (это более продуктивный вариант).

Это вывалилось в коллективное поле. А что делает большая часть человечества? Они заворачивают себя в фантик нарциссический и говорят: «Ничего этого нет. Есть успех, 10 правил, 8 свойств и т. д.». Они таким способом защищаются. Это две самые мощные субкультуры постмодернизма: депрессивная и нарциссическая. Мы никак не можем переварить не просто смертельность, а какую-то вот эту теневую сторону нашего мира. Когда Ницше сказал, что Бог умер, он имел в виду, что тот образ Бога, который у нас был, его больше нет, а новый не появился. То есть вот такая там история.

А подросток всё впитывает, в силу отсутствия сильного эго он не может это взять как какую-то смысловую информацию, уходит в буквализм, тем более если на него работает какая-то суггестивная история. Есть ещё сама суггестия, она тоже очень сильно влияет.

Можно ситуацию рассмотреть через комплекс жертвы, это тоже коллективный уровень сознания, – он имеет отношение ко всему миру, и это очень трагично разворачивающийся в последние столетия буквализм. Если бы это был просто комплекс (психический феномен), то он бы не переходил за грань. То есть человек бы чувствовал себя жертвой, но не до такой степени, как, например, в холокосте или как, например, во Вторую мировую войну. В комплексе жертвы, если он переходит на буквальный уровень, то есть на действия поведенческие, мы можем говорить, что это уже такое психотическое состояние. Потому что человек, находящийся во власти комплекса жертвы и осуществляющий его реально, находится во власти коллективного бессознательного полностью. То есть его индивидуальности просто нет. Это психоз.

Человек, способный не отождествляться с комплексом, конечно, в него вовлекается эмоционально, но не до такой степени. Он старается перестать кормить комплекс и дистанцироваться, не отождествлять себя ни с жертвой, ни с хищником, ни со спасателем. Получается, что если смотреть на ситуацию в целом: то, что устроили детям, реакция на публикацию об этом, – у нас есть жертва, хищник и спасатель, и они меняются местами, там захвачены родители, «Новая газета», государство, психологи, и каждому отводится то одна, то другая роль. Каждый себя ощущает то жертвой, то хищником, то спасателем. И там идут интеракции ровно в этой композиции. На самом деле за пределами комплекса нет ни жертв, ни хищников, ни спасателей, за пределами комплекса отсутствует эмоциональное отождествление с какой-то одной частью комплекса.

Всё было бы хорошо, если бы никто не умер. Но публикация разразилась, как Вторая мировая, и фактическая реальность оказалась захвачена этим комплексом. Пройдет время, и общество просто увидит, что это – послание коллективного бессознательного, которое передано таким жутким образом – гибелью детей.

– Что это за послание?

– Это послание страшное. Про то, что очень много смертельного, нет смысла, на который можно опираться, и культурная какая-то опора перестала работать. Например, если взять по аналогии какие-то русские уклады в каких-то архаических измерениях. Там поддерживалась передача от поколения к поколению каких-то умений, которые необходимы были для выживания. У нас в советском обществе это выполняли институты пионерии и комсомола. Это, конечно, были несколько фиктивные способы, но они, по крайней мере, могли осуществлять какую-то передачу. Индеец племени пуэбло должен был рассказывать Рису всю историю его происхождения, т. к. Рис не мог бы вырасти, не получив этой информации. Возможно, мы уперлись в то, что поколение, выросшее вне виртуальной реальности, не может передать свой опыт новому поколению, которое живет в физическом и виртуальном мире одновременно?

Я часто бываю в Индии. Там довольно густая человеческая жизнь. Заметно, что индийские дети никогда не остаются одни, всегда рядом кто-то из взрослых, и все взрослые смотрят за всеми детьми… И в нашей стране прежде в основном так и было. А потом – ушло.

НА РУИНАХ «ВЕТХИХ» НОРМ

Психолог Степан Киселев, специально для книги: