Дети военной поры

Вместе с дядьями пошли искать этот дом. Хотя Иван Ефимович и Петр Ефимович знали, что от барака ничего не осталось, Анатолию все равно не терпелось взглянуть на землю, по которой сделал он первые свои шаги.

Дорога шла мимо завода — того самого, Харьковского тракторного имени Серго Орджоникидзе.

— Видишь цех со стеклянной крышей, — показал за забор Петр Ефимович. — Это сборочный. На его месте стоял до войны цех, в котором работал твой отец.

Обойдя автобазу и стройплощадку какого-то нового корпуса, они вышли на склон огромного оврага, по дну которого тянулась железнодорожная ветка. И сразу из глубин детства возникла картина: вот он скатился по крутому склону вниз, а обратно не может подняться, оступается, съезжает, барахтается в сыпучем песке. И откуда-то сверху достает его крепкая отцовская рука.

Земля теперь была закрыта снегом, но в одном месте у камня ветер выдул его начисто. Анатолий взял рыжеватый комочек и растер в пальцах. Тонкий земляной ручеек пролился на снег…

Э. Максимова Песок Саласпилса

Галина Степановна Лемешонок не знала, где родилась, кто ее родители, и никто никогда не мог ей этого рассказать. Собственные ее воспоминания начинались лет с четырех. Несколько стертых, едва различимых черточек: дом в Риге, где она жила с чужими (это она знала) людьми, которых называла «бабушкой» и «дедушкой». Туда приходила девочка, она шила платья кукле. Бабушка говорила, что это Наташа — Галина сестра, кроме того, есть брат Боря. Еще черточка — запах источника в Кемери. Еще: куда-то плыли на пароходе, очень тошнило (боязнь воды осталась до сих пор).

Потом, переступив через временной провал, она могла уже рассказывать о своем детстве достаточно последовательно.

После Риги жили у пани Янины, родственницы бабушки, в Брвинове, под Варшавой. Когда Галя чуть подросла, ей сказали, что Наташу тоже взяли на воспитание и увезли из Риги, что родителей у сестер нет. Галя понимала, что она другого роду-племени — не немка, как бабушка. В польской школе мальчишки звали ее «Россия».

В 1950 году рижское семейство покатило дальше, во Францию, а русскую девочку Галю репатриировали в Советский Союз. На чемодане, с которым прибыла она в детский дом, была наклейка «Лемешонок Галина, 1940 г. р.» и что-то, связанное с Витебском. А что — не помнит. При выходе из детского дома ей вручили паспорт, где год рождения был уже почему-то 1938-й, место рождения — Польша, Брвинов, отчество — Степановна.

Дальше пошла обычная нормальная жизнь. Как у других. Техникум, университет, замужество, работа юрисконсультом на Минском тракторном заводе. Она пыталась обнаружить хоть какие-нибудь следы своего прошлого, узнать, откуда попала к чужим людям. Поехала в Польшу, в Брвинов, но пани Янины уже не застала — она умерла. Где, кого могла она теперь спросить о себе? Два раза ездила в Ригу. Всматривалась в лица прохожих, бродила до изнеможения по улицам, паркам, чтобы разбудить память. Напрасно. Ничего, кроме запаха источника, платьев для куклы и чувства качки, в ней не было.

Вернувшись домой в Минск, решила: не буду больше терзать и тешить себя несбыточным… А потом все-таки написала в Красный Крест. Закончила письмо безнадежно: «Понимаю, что просьба моя — найти сестру и брата — невыполнима». И, поколебавшись, добавила: «Почти…»

В Управлении розыска Красного Креста письмо зарегистрировали, завели карточку и послали запрос в МВД Латвии — куда ж еще!

Старший инспектор капитан Стефания Яновна Радзиня-Хорувимская занимается розыском уже лет пятнадцать.

— Главное в нашей работе, — говорит она, — уметь спрашивать. Нетрудно получить в ответ «да» или «нет». А вот как раз между ними может лежать пустяковая деталь, которая и есть ключ к разгадке.

Первое действие Стефании Яновны было машинально-привычным: из несгораемого шкафа она достала «монастырские» тетради. Этот клубок обстоятельств: война — ребенок — Витебская область — Рига — чужая семья — всегда начинали распутывать с тетрадей, которые когда-то передала милиции настоятельница рижского женского монастыря.

…Сразу после освобождения Риги в латвийской милиции было множество дел, связанных с розыском детей. Довольно большое число их обнаружили в чужих семьях. Работники милиции отметили необъяснимую закономерность: детей взяли из монастыря, почти всех — весной 1943 года. И тогда майор Прохоров, прихватив с собой для поддержки секретаря отдела Риту Новикову, отправился в монастырь.

Маргарита Ивановна Новикова, военная радистка, пережившая ленинградскую блокаду, до сих пор работает все там же — секретарем паспортного отдела. Осталась она такой же худенькой, нервно отзывчивой на чужое горе, и я отлично представляю себе, как сидела Рита перед прямой, властной старухой-настоятельницей — ей было под девяносто — и, широко открыв глаза, которые очень быстро влажнели, слушала рассказ о событиях, происходивших здесь в сорок третьем.