Дети военной поры

В семнадцати километрах от Риги находился концентрационный лагерь Саласпилс. В нем уничтожили сто тысяч человек, в том числе семь тысяч детей. Их свозили сюда в основном зимой 1943 года, когда фашисты провели карательную экспедицию в партизанских районах Белоруссии. У всех у них — и у годовалых, и у десятилетних — регулярно брали кровь. Пять ящиков с ампулами детской крови поставлял ежедневно армии лагерь.

К весне дети — те, что еще не погибли, — были так изнурены, что никакой реальной ценности для вермахта больше не представляли. Тем не менее только деньги и связи настоятельницы помогли вырвать из Саласпилса несколько сот малышей (детей до года фашисты так и не отдали — уничтожили всех).

Их привозили грузовиками: укладывали по пятьдесят на дно каждой машины и через полчаса сгружали во дворе монастыря. Весь город знал — сосед передавал соседу. И шли рижане — латыши, русские, поляки, немцы: поскорее разобрать детей. Дома кипели на керосинках и плитках баки с водой — эти страшные маленькие скелетики надо было прежде всего вымыть и обогреть. Через два-три месяца многих поставили на ноги. Потом одни попали в приюты, другие остались в семьях.

Но чьи это дети, откуда? У большинства болтались на шее бирки: имя, фамилия, возраст. Кто знает, настоящие ли имена значились на деревянных дощечках, — в лагере это были единственные игрушки, ими менялись, кидались, как мячиком. Тем не менее всех детей аккуратно переписали в тетради. Там были указаны и адреса тех, кому их передали. Кроме тетрадей, завели еще альбом с фотографиями. Листы его заполнили безымянные дети. Так и написано под фотографиями: неизвестный мальчик № 8–3 года, неизвестная девочка № 17–4 года. Люди приносили эти снимки спустя месяц-другой, когда у малышей появились щеки, опять детским стал взгляд. На такой фотографии мать уже могла бы узнать ребенка. Но под многими подпись — умерший. Умерший неизвестный. Они погибали и погибали, несмотря на уход.

…Стефания Яновна открыла страницы с фамилиями, начинающимися на «Л», и тут же прочла: «Лемешонок Галя — 3 года, Лемешонок Борис — 6 лет, Лемешонок Наталья — 9 лет. Переданы семье Морс, затем — в детский приют в Дубултах».

Молоденький лейтенант Оля Меженека, ученица Стефании Яновны, отправила запросы. В Министерство просвещения — не значатся ли дети в списках детдомов? В городской загс — не сохранились ли актовые записи об усыновлении детей Лемешонок? В Центральный исторический республиканский архив: «Просим прислать все имеющиеся сведения о детях Лемешонок». Ну и, естественно, позвонила в адресное бюро.

Нет, не проживают в Риге ни Наталья Степановна Лемешонок, ни Борис Степанович. Одна удача — известен адрес Морс.

И вот Стефания Яновна сидит в большой комнате, заставленной старинной мебелью, и пробует выудить хоть крохи полезных сведений. Старая женщина, сидящая перед ней, мало что знает. Да, взяли они с мужем — муж уже умер — сразу троих: Галю, Наташу, Борю, потому что никак невозможно было их разлучить. Нет, не знает, куда они потом подевались из приюта. «Да» и «нет», «нет» и «да». Стефания Яновна челночно двигалась между ними, пытаясь нащупать промежуточные звенья. Задавала нелепые вопросы: чем кормили детей, как лечили поносы? Она никак не решалась выпустить из рук эту пока единственную нить, которая вела в прошлое.

Долго продолжались вроде бы бессмысленные переговоры, пока не всплыло имя — Зоя. Зоя, которая может что-то знать. Которая даже знает, что Наташу после приюта удочерила семья профессора, что жили они на улице Кришьяна Барона, за диетическим магазином.

— Зоя — кто это?

— Тоже девочка из Саласпилса. А фамилию забыла.

— Где же она… была?

— Ее взяла учительница, жила напротив нас. Она умерла.

— Ну, а Зоя-то, Зоя?

— Встретила я ее как-то…

— Какой адрес?

— Тут где-то, недалеко.

Пошли они искать Зою: из дома в дом, из подъезда в подъезд. Спрашивали встречных, не знакома ли им женщина по имени Зоя, у нее есть сын, она работает на взморье. Представьте, привели в ее квартиру. Но дверь была заперта. Основательно — так, как запирают, когда хозяева уезжают надолго.

Конечно, утром Стефания Яновна побежала на улицу Кришьяна Барона, постояла у магазина. Зачем, и сама не ответила бы. Кого и что тут можно было найти?

И вдруг позвонила Морс. Она вспомнила: как же, знает она одну Лемешонок — Нину Георгиевну, учила внучку, давно, лет десять назад, в школе за Двиной. Стефания Яновна опешила: а это кто же? Адресное бюро сообщило: учительница, уроженка Витебской области, прежняя фамилия Лемешонок, ныне Абрамова. Матерью Гали, Наташи и Бориса она быть не могла — по возрасту. Отчество другое — значит, и не сестра. Но вот Витебская область — здесь есть зацепка.

Казалось бы, чем гадать, обратились бы в школу. Неопытный человек так бы и сделал. А Стефания Яновна научена жизнью — столько непоправимого горя можно натворить одним телефонным звонком, понапрасну такие разбередить раны. Потому что подкидывает жизнь невероятные совпадения. Пример? Пожалуйста, из истории этого же самого розыска.