Дети Воинова

Литературные чтения на этом закончились, не вполне отошедшую Марту с Витьком с облегчением посадили в поезд, подарив на прощание книгу Чуковского, дабы отвлечь юного натуралиста от животного мира дедушки Крылова. Кстати, памятник знаменитому баснописцу в Летнем саду мы еще долго на всякий случай обходили стороной, борясь с посттравматическим синдромом.

* * *

На следующий день после отъезда астраханских родственников мы пошли в знаменитую ленинградскую «Лягушатню». Название это популярное кафе-мороженое получило за обитые мягким плюшем диваны под цвет кожи земноводных. Там студенты близлежащего ФИНЭКа и педагогического заедали двойки, запивая их приторным коктейлем «Привет». Мне на радостях разрешили съесть сразу двести граммов в железной креманке. Хрустальная люстра сияла, официантки были сама любезность, и ничто не предвещало беды.

А утром, перед самым Новым годом, я проснулся с больным горлом и температурой. К вечеру прибавилась и боль в ушах. Кое-как меня уложили, напоив чаем с малиной.

Проснулся я через час оттого, что на улице кто-то громко колотил в барабаны, и этот звон резонировал в ушах. Боль была такая, что я отчаянно зажимал уши и колотился о подушку, крича, чтобы попросили замолчать оркестр, пока мама и бабушка судорожно готовили компресс. Я пронзительно визжал. Все суетились, поднося то листья герани, то толченый чеснок, то растирание с водкой и уксусом. Градусник зашкаливал.

Свет горел по всему дому. Папа дрожащими руками не мог набрать «03». Наконец дежурная скорой равнодушным голосом посоветовала ждать, все машины на линии. Оркестр гремел в моей пылающей голове. Громче был только мамин плач.

И тут дед, не верящий ни в черта, ни в Бога, не справляющий ни одного еврейского праздника, уважающий водку и свинину, обхватил в отчаянии мою горячую голову и запел песню из своего далекого местечкового детства:

Ойфн припечек брент а файерл,
Ун ин штуб из хейс
Ун дер ребэ лернт клейне киндерлех
Дем алеф – бейс
Ун дер ребэ лернт клейне киндерлех
Дем алеф – бейс…

И замолчал оркестр.

Боль отступила перед словами о том, как тепло в доме от печного огня, и о том, как мудрый ребе учит детей алфавиту, обещает награду лучшему ученику, но не упоминает, что знание может принести скорбь и слезы.

Дед пел и плакал, прижимая к себе маленького мальчика в отглаженной фланелевой пижамке.

Постепенно дом затих, все заснули, скорая так и не приехала.

Я сидел на кровати и смотрел в большое арочное окно.

Темноту ночного города рассекал свет одиноких ночных такси.

За окном запутался в мокрой дождевой паутине фонарь.

И вдруг что-то неуловимо изменилось. Краски стали ярче и пронзительнее, дождь больше не колотил по подоконнику. Капли увеличивались в размере, замерзали на лету, волшебным образом превращаясь в колючие снежинки. И скоро уже хлопья метались, как мотыльки, на свету фонаря. На город неслышно падала зима.

Глава восемнадцатая Что общего между частями света, странами и неуставными отношениями некоторых работников культа с девицами легкого поведения, или Как расчленяли Наполеона

В помощь читателям предоставляется перевод некоторых слов и выражений с идиша и татарского на русский.

Гей какен или киш мири ин тухес (идиш) – стилизованные варианты простого «отстань» или «отвали»: соответственно предложение сходить в туалет или поцеловать в то место, на котором в туалете сидят.

Йорт (татар.) – дом.

Ханум (тюр.) – госпожа, вежливое уважительное обращение к женщине или любому существу женского пола.

* * *

Новый год вся семья по традиции отмечала на Воинова. На сорока метрах собирались родственники, знакомые, какие-то случайные люди, соседи. Однажды я несказанно удивился, увидев на кухне приблудную собаку, с аппетитом обгладывающую косточку, вываренную для новогоднего холодца. Собаку некошерно назвали Двойрой за вечно печальные глаза и поселили у дворничихи. Случайные прохожие останавливались в недоумении, когда стопроцентная татарка Гульнар из окна зазывала домой вечно таскающуюся с детьми во дворе дворняжку:

– Двойра-сучка! Йорт ходи! Жрать дам, чтоб ты сдох!

Прохожие крутили головами, пристально вглядываясь в копающихся во дворе детей: кто же откликнется на такой неожиданный призыв откровенно татарской мамаши? И облегченно вздыхали, видя послушно трусившую в дворницкую собаку. Зато и Гульнар, и ее муж Расул в своей Двойре души не чаяли, и их, набожных мусульман, не смущало, что мулла такой клички явно бы не одобрил.

Такая вот татаро-жидовская идиллия.

* * *