Дети войны

Разговор продолжился за обедом. И я поняла, что в этих соревнованиях наш Вова какой-то там организатор. Строгий дед похвалил внука. А бабушка вспомнила, что в далёкие годы её тоже куда-то (не запомнила) избирали и называли делегаткой. Это слово тоже уложилось в память, но я была слишком мала, чтобы понять его смысл.

Мама. Папа

Как и все в то время, мама работала с утра до вечера. Но, случалось, вставала ещё раньше, чем на работу, до рассвета. Складывала одежду, которую с вечера собирала с бабушкой, и уезжала далеко, за город, в деревни, и меняла всё на картошку.

Из части этого картофеля делали крахмал. Наверное, из самого дешёвого, негодного для еды. Картошку закладывали в мясорубку, и через дырочки вылезало красивое почему-то сине-фиолетовое месиво. Как из этого получался белоснежный порошок, загадка. А в нашем обеденном рационе появлялся кисель. Но вот что меня поражает до сих пор. Такое, время — не до красот, а у нас крахмалились короткие с полоской ришелье занавески с весёлым названием задергашки, кружевные воротнички, и ещё что-то интересное с тем же ришелье. Надо сказать, всё, во что одевались члены нашей семьи, шилось, перешивалось, перелицовывалось, вязалось иногда мамой, но больше всего бабушкой. А мне она однажды рассказала, что давным-давно работала модисткой и шила не только себе, но и другим людям красивые платья.

Мама же больше всего любила вышивать. Иногда в выходной день, ближе к вечеру, к ней приходили подруги. Располагались в комнате на топчане и кроватях, доставали пяльцы, разноцветные нитки-мулине. Меня отправляли на кухню к бабушке, закрывали дверь и разговаривали, разговаривали. Не слышала, чтоб смеялись. Уходили поздно. Тихо прощались. Обещали прийти ещё. И приходили.

Через какое-то время у мамы на куске тёмного атласа появился, совсем как настоящий, букет цветов в красивой вазе. Дедушка сделал раму под размер вышивки, и мамина работа украшала наш дом лет двадцать, переезжая с нами из города в город, пока не истлела атласная основа. Она ведь тоже была не новой, а вырезанной из какой-то старой подкладки.

Уже выпал снег, когда приехал папа. Усталый, невесёлый, не радостный, совсем не похожий на себя. Я подросла, но не настолько, чтобы понять: папа приехал не за нами. Он оставил наш прежний город, потому что его оккупировали фашисты.

Я с нетерпением ждала, когда папа откроет, наконец, вещмешок. Так он называл свою большую, тяжёлую, бесформенную поклажу с ремнями. Но вот развязана верёвка, и папа вынимает — неужели!? — моего любимого плюшевого мишку. Подарок, который я получила, когда мне исполнился всего один год. Несколько десятилетий этот мишка был неизменным участником каждого моего и, соответственного, своего дня рождения. Сейчас он постарел, полёживает в сторонке, облачившись в давний грудничковый комбинезон моей младшей внучки.

Мишка у меня в руках. Что ещё в этом не то зелёном, не то сером мешке с ремнями? Папа во всю ширину раздвигает бечёвку на горловине мешка и осторожно вытаскивает сначала пластинки, а потом и сам патефон. Вот и всё, что осталось от нашей прежней жизни.

Патефон мне обещали завести на следующий день, а пока разрешили посидеть за столом со всеми вместе. И вот тут папа рассказал что-то очень важное. Повторить это важное я могу только потому, что второй раз услышала тот же рассказ уже старшеклассницей.

Дело в том, что в последние дни перед приходом гитлеровцев, мой папа, инженер-металлург, и несколько таких же, как он, специалистов, получили приказ во всех литейных цехах заводов залить вагранки — (печи для плавки чугуна) — расплавленным металлом. Приказ был выполнен. Застывший металл парализовал работу топливных печей, и оккупантам не просто было снова запустить их в действие. Между тем, Ворошиловград интересовал немцев, прежде всего как крупный металлургический центр.

Меня же в тот момент интересовало больше всего, что папа с нами, что мы вместе и даже можем слушать патефон. Родители выполнили своё обещание. На следующий день завели патефон. С этим хорошо справлялся мой брат. Ручку крутил осторожно, медленно, чтобы не сорвать пружину. Он же был почти взрослым — на целых десять лет старше меня.

Как мы все вместе слушали пластинки! Больше всего любили Шаляпина. До сих пор не знаю, как правильно называется песня про блоху, но она меня очень веселила. А «Дубинушка». Слушала, и ничего, кроме этого голоса, уже не существовало. И сколько бы раз в будущем не слышала «Дубинушку», столько раз возвращалась в чистый бабушкин дом с тёмными тяжёлыми занавесями на окнах. Наклеек крест-накрест не помню. Наверное, их просто не было. Всё-таки тыл. Глубокий тыл.

С песней «Нищая» пришло и осталось навсегда имя поэта Беранже, из-за которого пролила столько тихих слёз. Их ещё надо было как-то утаить, иначе при мне больше не ставили бы эту пластинку. Меня маленькую покорили и до сих пор любимы цыганские романсы. Изабелла Юрьева, Ляля Чёрная — мои хорошие знакомые с детства.