Дети войны

Большое удлиненное помещение с низким потолком. У белых стен широкие коричневые лавки. Блестят, как новенькие, должно быть, недавно покрашены. С потолка на скрученном проводе спускается неяркая лампа. Она не посередине, а ближе к тому месту, где сижу я. А совсем недалеко от меня, на той же лавке, — дух захватывает от счастья, — сидит собака. Большая, серая, красивая — не отвести глаз. Я и вправду ничего больше не вижу и не слышу. Даже маму с братом. В моём коротеньком умишке трепыхается только одна мысль: «собака сидит, как человек». То есть не на полу, а, как я, на лавке. Хвост прижат к туловищу. Ровно, как столбики, стоят передние лапы. Навострила уши. Нос приподнят. Глаз не вижу — голова собаки много выше меня, но догадываюсь: пёс смотрит в сторону двери — ждёт хозяина.

Много раз в жизни я вспоминала эту картину. Именно картину, как бы написанную маслом, застывшую навсегда, где память ничего не может убавить или прибавить. И сегодня, глядя на это «полотно», могу объяснить, что это была великолепная, хорошо выдрессированная овчарка, замершая в напряжении от того, что улавливала каждый разрыв пока ещё далёких снарядов и не ощущаемую людьми вибрацию стен.

Ещё помнится. И тоже про четвероногих. Брат вышел со мной на улицу и привёл в тот угол нашего двора, где бегали одни мальчишки раза в два-три старше меня. Они строили какую-то большую круглую ограду из крупных камней с неровными краями. Подошла ближе. Внутри этой ограды на траве лежала белая, в густых кудрях собачка и кормила таких же, без единого пятнышка, белых щенят. Конечно, собаку звали Белкой…

Я вообразить не могла, что через месяц-два станет с этими собачками, что будет с этими мальчиками, когда в город войдёт враг. А хозяин овчарки, я верила, уйдёт на фронт вместе со своим четвероногим бойцом.

Новый дом

Удивительна детская память. Больше запомнились щенки собачки Белки, а не то, как папа провожал нас в эвакуацию. Как наш поезд застрял на полдороге, когда бомба ударила в хвост состава.

Это было первым, о чём мама, волнуясь, со слезами, стала рассказывать деду и бабушке, как только мы переступили порог их дома в Челябинске. Но для меня жизнь в Челябинске началась не с этого. А с маленького яблочка, которое лежало в блюдце на подоконнике. Там не хватало четвертушки. Остальные три четверти сразу разделили между мной и братом.

Нас здесь ждали и всё приготовили к приезду. В комнате, где жили тётя Нюся и дядя Костя — бабушки-дедушкин сын и мамин брат, нам с мамой поставили кровать, а моему брату Вове дедушка заранее сколотил топчан. Комната, где стояли одни кровати, была какой-то скучной. А вот в кухне с печкой почти посередине было много интересного.

Как только мы вошли, дедушка открыл железную дверцу печи, взял в руки два небольших камня и бил их друг о друга, пока не загорелся обрывок газеты, лежащий в поленьях. А когда он взял в руки трубку с табаком, и также, только более мелкими камешками, стал высекать огонь и вскоре задымил, удивлению моему не было предела. Так экономили большую драгоценность военных лет — спички.

Мой лексикон пополнился двумя новыми словами: кресало и конфорка. Так бабушка называла тяжёлые железные круги на печке, часть которых сейчас ловко сдвинула в сторону, а на те, что остались, поставила большую кастрюлю с супом.

Мама всё ещё вела свой рассказ, а я с любопытством продолжала разглядывать кухню. Сразу увидела картину в раме на белой стене. Интересно, на ней изображалось, примерно, то же, что было и у нас. Похожая на нашу печь. Такие же горкой дрова. Дед с бородой невысокого роста, в валенках, нагнувшись к открытой дверце, закидывает в яркое пламя полено с корой. Рядом невысокая старушка, тоже в валенках, в тёплом платке, что-то такое делала, не запомнилось.

Моя бабушка тоже была маленького роста, худенькая с коротко стриженными, совершенно белыми — седыми волосами. Она сразу заметила, как я, задрав голову, рассматриваю картину, и объяснила, что там и в правду нарисована кухня. Только там деревенский дом, а у нас — городской. Она всё время что-то объясняла, показывала, рассказывала, потому, наверное, мне сразу понравилась и полюбилась.

Дедушка мой, как раз наоборот, был очень высокий, прямой, худощавый, с усами и небольшой клином бородкой. Он всё время был чем-то занят — не до разговоров. Я робела рядом с ним, и это чувство засело надолго.

Вскоре со старшими осталась я одна. Мама поступила на работу. Брат учился и пропадал в школе до темна. Как-то пришёл домой, сбросил пальто и показал, прикреплённые над карманом в три ряда новенькие блестящие значки. Объяснил, конечно, не мне, несмышлёной, а взрослым, что скоро будет соревнование, и кто победит, получит такой значок. Брат разрешил потрогать доверенные ему сокровища, и с такой гордостью повторял их название, что я навсегда запомнила — БГТО — Будь Готов к Труду и Обороне.

Володя, брат Ады, в годы войны