Дети выживших

Ночью две тысячи Шагана вышли из лагеря, скатав шатры и погрузив их на повозки. Вместе с ними собрались и ушли еще несколько тысяч, хотя и неполных: многие решили идти за Такуром.

Никто им не мешал. Такур и другие тысячники, сидевшие у большого костра, проводили глазами всадников в черных воронёных доспехах, пока они не канули во тьму, двигаясь на север, в сторону Арары.

Тогда командиры разом взглянули на Такура.

— Ты ведешь нас, Такур. Ты знаешь, куда?

Такур промолчал. Блики огня играли на его темном лице, и белые усы казались красными.

Он глядел в огонь и думал, наконец сказал:

— Они не должны уйти далеко. Когда в Арманатте узнают, что мы отпустили предателей…

Он замолчал.

У костра повисло настороженное молчание.

— Я выслал полутысячу сразу после заката, — проговорил Такур, искоса взглянув на лица тысячников. — Она заняла позицию над ущельем, по которому пройдёт Шаган. Уцелеют немногие. А тех, что уцелеют, ждёт гибель в пустыне.

* * *

Отъехав от лагеря на расстояние нескольких полётов стрел, Шаган велел остановиться.

Он подозвал обоих тысячников.

— Такур — предатель, — сказал он. — Если он уведёт войско и оно погибнет — вина ляжет на нас.

Он помолчал.

— Сейчас дует благоприятный ветер. Мы вернёмся двумя колоннами, слева и справа, охватим лагерь. Подожжём траву и перебьем предателей. Те, кто останется в живых, будут вынуждены бежать от огня, и погибнут в южных ущельях, потеряют коней на речных перекатах… Упадут в Ров.

— Упадут в Ров, — эхом отозвались тысячники.

Наррония

Молочно-белый туман висел над великим озером.

Всадник, ехавший по дороге вдоль берега, не слышал шелеста волн, и даже перестук копыт доносился до него как будто издалека.

Старая столица осталась далеко позади. Теперь он был на полпути между двумя великими городами Нарронии. Но величие их осталось в прошлом.

Туман всё не рассеивался. Поэтому всадник не сразу заметил тёмные очертания строений на берегу. Он спешился, повел коня в поводу.

Долго бродил среди каменных сарайчиков и невысоких изгородей, пока наконец не обнаружил вход в покосившийся от времени дом, сложенный из дикого камня с проконопаченными мхом стенами. Мох висел лохмами, открывая зазоры между камнями.

Всадник стукнул в расшатанную дверь — деревянная рама, обшитая драной, в несколько слоев, кожей. Потом еще и еще.

Что-то громадное, темное, расплывчатое выкатилось из-за угла хибары. Конь внезапно заржал, всадник выпустил поводья и в страхе обернулся.

Силуэт приблизился, разогнулся, в тумане казалось, что это настоящий гигант, к тому же в руке у гиганта было что-то вроде дубины…

Всадник присел, закрыв голову обеими руками и закричал:

— Стой! Именем магистра всемогущего — остановись!

Силуэт замер, заколебавшись. Потом из тумана появилось человеческое лицо — заросшее нечёсаной бородой чуть не до самых глаз, — но все же лицо.

— Кто… ты?..

Бородач с трудом выговаривал слова, словно начал забывать человеческую речь. В руке он всё еще сжимал что-то, что при ближайшем рассмотрении оказалось обломком большого трезубца.

— Я — триумвир Армизий… Один из правителей Нарронии.

Бородач помолчал, обдумывая услышанное. Опустил трезубец.

— Ты знал магистра? — спросил он.

— Конечно, — с некоторым облегчением ответил Армизий. Он был рад услышать человеческий голос после двух месяцев непрерывного рычания и укханья в пещере племени Селло.

— И что же ты хочешь? — спросил бородач.

— Мне… — Армизий замялся, косясь на ржавый трезубец, — Мне нужна лодка… И немного еды.

Раздался стук: это бородач выронил свое оружие. От неожиданности Армизий едва не пустил в штаны струю. И тут же покраснел от стыда, благодаря богов, за что незнакомец, кажется, ничего не заметил. Но он всё же что-то заметил, потому, что указал на трезубец и сказал:

— Не бойся. Раньше этим трезубцем я бил морского зверя и крупную рыбу… Теперь обороняюсь от одичавших людей.

Он толкнул дверь и сказал:

— Входи.

Армизий вошел не без опаски. В комнате было полутемно: свет едва пробивался сквозь рыбий пузырь, служивший окном. В комнате стоял стол, по стенам висели полки с нехитрой посудой. А на лежанке с дымоходом, в куче тряпья, сидел испуганный мальчик, и таращил на вошедших огромные темные глаза.

Бородач сел на каменную лавку у стола, хлопнул рядом с собой ладонью, приглашая садиться. Армизий сел.

— Меня зовут… звали… — он замялся, подыскивая нужные слова. — Моё имя Цертул. Да, так. Я был рыбаком. Давно, когда была страна, и моя рыба была нужна. Здесь была дорога, проезжие покупали рыбу. У меня была жизнь. Теперь ничего этого нет.

Он положил могучие, заросшие черным волосом руки на стол, взглянул на мальчишку.

— Это мой сын. У него была мать. Она умерла от крыс.

— От крыс? — удивленно спросил Армизий, подумав, что расплодившиеся крысы сожрали несчастную женщину.