Дети выживших

Когда Айгуз удалилась в свои покои (а толпа перед дворцом еще ликовала, пришлось приказать разогнать ее — впрочем, дело обошлось миром, поскольку хуссарабы в разгоне не участвовали), Верная Собака сел на пол, поджав под себя ноги, и стал думать.

Его беспокоило, что у него слишком мало войска. Правда, он мог взять отряд в Хатуаре и Хатабатме — будь трижды проклят этот город и поскорее бы сгореть ему во Рву, — но и этого было маловато. Ведь в Ушагане тоже могли устроить беспорядки. Но там, по крайней мере, стоит сильный гарнизон. Но и гарнизона не хватит — Ушаган большой город, очень большой. Святой город хумов.

Дорога дальняя, Аххум велик.

И где Камда? Что он задумал?..

Когда луна закатилась, и ночь пошла на убыль, а голова у Собаки стала разламываться от боли, он, наконец, махнул на всё рукой и решил поспать, надеясь, что утром все вопросы решатся сами собой. Ведь в крайнем случае он может и запретить Айгуз эту поездку. Сослаться на Ар-Угая, на то, что царицу ждут в Арманатте…

— Ой-бой… — по-бабьи вздохнул Верная Собака и повалился спать. Да, неважный он полководец — правильно говорил Богда-каан.

* * *

Процессия вышла из города утром.

Дорога вела на восток, к синевшим вдали горам, которые отделяли Зеркальную долину от прибрежной части Аххума. За перевалом дорога раздваивалась, северная вела к Аммахаго и дальше, к Кейту, южная — в Ушаган.

Впереди скакал отряд хуссарабов. При виде них редкие паломники отступали на обочину, возчики неистово нахлестывали неторопливых волов, уступая дорогу.

Верная Собака тоже ехал в повозке с поднятым войлочным верхом. Он потел, пил крепко заваренный напиток из колючек, и всё мучился сомнениями.

Он уже отправил гонцов в Аммахаго и Ушаган. За перевалом их должны были встретить. Но перед этим надо было проехать несколько десятков миль по горам, среди круч и обрывов. А там сколько угодно мест для засады. Хотя случаев нападения на хуссарабов в этой части Аххума не было уже больше года, все-таки…

Да еще этот верховный жрец Харрум. Он напросился сопровождать свою госпожу. И теперь, вместо того, чтобы тихо сидеть в своей Хатуаре, призывая народ к смирению, то едет в своей легкой повозке, то бьет ноги, шагая рядом.

Таких жрецов не бывает, думал Собака. Прежнего жреца носили в паланкине, а пешком он ходил только по великой надобности. Надо было оставить его великим жрецом — он оказывал большие услуги хуссарабам. Но его зачем-то посадили на кол. Верная Собака выглядывал из повозки, смотрел, всё ли в порядке, и снова прятался в тень.

По временам он вздыхал: Ой-бой…, — и недовольно причмокивал толстыми губами.

* * *

Во время привала Харрум подошел к Карше, сидевшему на земле, прислонившись к колесу повозки.

Харрум присел рядом. Карша покосился на него, но промолчал.

— Ты аххум? — спросил Харрум.

Карша промолчал.

Харрум посмотрел на ослепительно синее небо, на кручи, высившиеся на востоке, и сказал негромко:

— Пройдет немного времени, и слава Аххума опять воссияет.

Карша бросил на него быстрый взгляд.

— Я не аххум, — нехотя ответил он. — Я арлиец.

Харрум внимательно посмотрел на него.

— Я слышал про одного арлийца. Он был тысячником Музаггара. Когда Музаггар получил приказ Домеллы привести войско в Ушаган и принести присягу новому царю — малолетнему Аххаггиду, которого теперь называют Младшим кааном, — этот арлиец отказался выполнить приказ.

Карша молчал, опустив голову.

— Я раб, — наконец сказал он.

— Да. Мы все рабы, хотя твой ошейник видим, а мой — нет.

Харрум вздохнул, поднялся и сказал:

— Домелла велела позаботиться о тебе. Хочешь поехать в моей повозке?

— Нет.

Мимо проскакал хуссараб с поднятой рукой. Привал закончен.

Аммахаго

На перевале их встретил наместник Аммахаго сотник Ултан. Это был пожилой хмурый хуссараб, считавший свое наместничество ссылкой.

Аммахаго и раньше не был большим городом, а теперь, когда заглохла торговля с островами и часть жителей разбежалась, и вовсе превратился в захолустье.

Ултан поклонился Верной Собаке, сказав, что путь надёжен, вдоль дороги усилена охрана.

Поезд спустился с гор, и целый день тащился по дороге среди заброшенных полей с редкими нищими деревушками, жители которых выходили из домов и провожали процессию глазами, но не подходили к дороге.

Ворота Аммахаго были разрушены, на развалинах ворот стража жгла костры. В городе было тихо, факельщики стояли воль главной улицы, которая вела мимо рыбного рынка к гавани.

Вокруг гавани стояли лучшие дома города. Здесь для царицы и ее свиты был приготовлен ночлег. Завтра или послезавтра Домелла отправится дальше — в Кейт, город, где она родилась во второй раз.

* * *

Домелла вышла из повозки, обвела глазами пустую гавань. Море глухо и тяжело ворочалось за волноломом, и на море не было видно ни единого паруса. На набережной тоже не было ни единого прохожего или зеваки — только темные фигуры стражников, застывших, как статуи.

* * *