Дети взрослым не игрушки

Впервые в жизни у него появился собеседник. Не кто-нибудь – родной сын.

– Он вырезает листья.

– Я знаю…

– Я думаю, не знаете, – влез в сумку с ноутбуком и двумя пригоршнями высыпал на ковер.

Я ахнула. Из разной бумаги, разных пород, от малюсеньких до огромных – тончайшие детали, абсолютно живая асимметрия. Диковинный листопад у меня на ковре.

– Мы с ним в ботанический сад в оранжерею ходили и в парки. Он только с натуры может, с картинок в энциклопедии – нет. Он у меня их режет, потому что знает, что я не буду, как мать или в школе, пытаться их приспособить – его это пугает почему-то, он даже говорит: НЕ поделки…

– Это правда, – говорю я. – Это не поделки. Это что-то другое, какая-то часть его мира.

– Это часть, и она всем известна, – говорит Михаил. – Есть другое.

Михаил – математик, и только потому он увидел, что цифры и числа, которые часами пишет Апрель, – не просто так. Я сама понимаю только какие-то совсем элементарные вещи типа ряда Фибоначчи или простых чисел. На самом деле всяких таких математических штук очень много, и Апрель имеет к ним какой-то особый ключ доступа. Михаил не может ошибаться.

Значит, Апрель – савант. Саванты – это такие люди с нарушениями развития, у которых какая-то одна способность развита феноменально. Считают в уме огромные числа, или фотографическая память, или еще что-нибудь такое.

Теперь Михаил просит совета: сказать матери Апреля или не сказать?

Она сама не заметит, и учителя его, судя по всему, тоже. Михаил – воспитанный человек, он не говорит попросту: у них ума не хватит; он говорит так: они не имеют соответствующих компетенций.

Если сказать, она наверняка (и найдутся люди, которые ей помогут) сделает из Апреля такой интернет-бренд: чудо-мальчик-аутист, который умеет… Ей это понравится, она будет просто в восторге. Савантов мало, Михаил все про них прочел. Он не хочет, и сам Апрель точно не хочет. Им обоим нравится, когда спокойно, приглушенный свет, никого нет и никакого шума. Если течет вода – это идеально. И можно заниматься своим делом.

– Я еще молодой, – говорит Михаил. – Я начал делать гимнастику и есть салат и простоквашу. Я буду работать и откладывать деньги. Я понимаю, как работает биржа. Я их надежно вложу. Когда я умру, у него будут деньги и тихий пансионат на берегу реки или ручья, где он сможет счастливо ломать свои палочки, вырезать листья и играть с числами.

– Но, может быть, на основе своих странных способностей Апрель мог бы как-нибудь социализироваться? – спросила я.

– На основе его видения рядов Тейлора и Маклорена и криволинейных интегралов? Увы, боюсь, что это невозможно… Меня смущает только вот что: наука ведь часто движется вперед именно на основе изучения нарушений развития… Но я не вижу места ученых в легковообразимой рекламной кампании моей бывшей жены. И я не могу и не хочу сам… И не хочу быть лжецом. Я хочу работать. И быть с сыном. Что мне делать?

Я долго размышляла. С Михаилом очень трудно говорить. Но с ним очень комфортно молчать – редко, но бывают такие люди.

– Апрелю всего девять лет, – сказала я наконец. – Никто не знает, как повернется жизнь дальше. Вы ничего никому не обязаны говорить. Молчание – не ложь. Живите здесь и сейчас. Ешьте свою простоквашу, гуляйте и разговаривайте с Апрелем. Учите его математике и программированию – мы же не знаем, что и как он воспринимает. И пусть его мать тоже живет своей жизнью так, как она это может и хочет. Кто знает, что из этого выкристаллизуется в дальнейшем?

– А на науку пока наплевать?

– Да, ни интернет-героя, ни подопытного кролика пока из вашего сына делать не будем.

Он поблагодарил и ушел. Сразу после его ухода я придумала несколько интересных исследований, в которых можно было бы задействовать Апреля. Я бывший ученый; я сомневалась тогда и сомневаюсь теперь.

А что бы вы посоветовали Михаилу?

Дети-воланчики

За последние пару-тройку лет в моей практике было уже два-три десятка практически одинаковых случаев, в которых я, во-первых, так и не сумела до конца разобраться, а во-вторых, не смогла удовлетворительно семьям помочь.

Однако гипотеза о сути происходящего у меня возникла, причем возникла она из работы с другими семьями, приходящими с другими проблемами.

Запутала? Описываю типичный из нескольких десятков случай.

Юношу по имени Александр, девятнадцати лет, выгнали из нашего Политеха.

– Как могло такое случиться?! – разводит руками семья и, что поразительно, сам юноша. – Совершенно не понимаем! Ведь ничего не предвещало!

Прошу рассказать подробнее о предшествующей жизни Александра и его семьи.