Дети взрослым не игрушки

• члены семьи часто переживают и выражают при детях положительные эмоции: восхищение красивым закатом, умиление мимимишным котенком, радость от вкусной еды, интересной книги и т. д. – и описания этих переживаний абсолютно лишены дидактического, обучающего оттенка;

• семья НЕ детоцентрическая. Ребенок из своих интересов вынужден приспосабливаться к чувствам и состоянию других членов семьи;

• детей в семье больше чем один или тесное общение с кузенами и т. д.;

• при семейном или диалоговом обсуждении книг, кинофильмов, повседневных событий всегда уделяется внимание чувствам: «А он что – обиделся или разозлился?»; «А она что хотела – его порадовать?»; «А как он мог это сказать, чтобы при этом не унизить своего друга?»;

• взрослые члены семьи объясняют и демонстрируют коррекцию своего поведения под чувства других людей: «Наша мама сегодня, кажется, не в настроении, наверное, это из-за вчерашних неприятностей на работе, поэтому я сейчас, пожалуй, попробую ее порадовать небольшим сюрпризом…».

А что же «эмоционально тонкие» дети из начала моей истории? Это-то про что?

Это про разное.

У кого-то из этих детей реальные неврологические проблемы, и ребенок нуждается в наблюдении и лечении у невролога.

Кто-то остро нуждается в установлении границ и семейных правил.

А у кого-то эмоциональное НЕДОРАЗВИТИЕ – то есть ребенок как раз не умеет управляться со своими и чужими чувствами. И его надо последовательно и терпеливо этому учить: чувства есть у мамы, у сестры, у кошки, они вот такие, вот так называются и вот так с ними надо обходиться, чтобы достичь того или иного результата. Параллельно ребенок учится опознавать и называть эти же чувства у себя самого. И помните, что любая «особая мерка» для таких детей только усугубляет их проблемы.

Я знаю, почему они стреляют

Ходила туда-сюда, но, конечно, просто не обращала внимания. Сколько он там, в коридоре, сидел? Час? Больше?

На шесть часов семья не пришла. Это бывает, ребенок заболел, скорее всего. Он постучался.

– Я без записи. Мы с мамой у вас уже когда-то были. Вы меня примете? Мне очень надо.

– Ну что ж, заходи, – вздохнула я, толком его в полутьме коридора не разглядев.

Уже когда он вошел, сел, представился («Кирилл!»), увидела: он же взрослый совсем, лет 18–20. Высокий, правильные черты лица, только нос немного на сторону, наверное когда-то был сломан, брови сросшиеся, аккуратной галочкой. Можно было бы назвать красивым, если бы не сумрачное выражение лица, которое кажется привычным.

Сидит, сжимает и разжимает кулаки.

– Я слушаю тебя, Кирилл.

– Вы ведь знаете, что сегодня… смотрели? Читали? У вас же вечерний прием…

– Ничего сегодня не смотрела и не читала. Телевизор у меня уже лет шесть не работает, а компьютер я с вечера не включала. А что случилось?

– В школе стреляли. Семнадцать человек убили.

– Семнадцать детей?! – ахнула я. – Где? У нас, в Питере?!

– Нет, в Америке.

Немного отлегло от сердца. И сразу стало этого стыдно. Чем американские дети хуже наших? У них что, кровь другого цвета или мечты другие?

Кирилл хмуро молчал, поблескивал исподлобья глазами, продолжал сжимать и разжимать кулаки. И я вдруг увидела всю ситуацию целиком.

Он взрослый и явно возбужденный и нестабильный. Во внешности очевидная (и как я раньше не заметила?) кавказская кровь. Никакой охраны у нас в поликлинике нет. Тетеньки из регистратуры входящих и выходящих не видят. Вечером сюда можно пулемет максим на веревочке провезти, лишь слегка замаскировав его под детский велосипедик. Вечер. У меня на этаже сейчас практически никого нет, но зато на третьем этаже прием лора и невропатолога, там куча мам с детишками, все собраны в узком коридоре или небольшой рекреации.

В голове буквально за секунду промелькнули несколько совершенно диких планов, включающих в себя, например, метание айпада в окно для привлечения внимания прохожих, попытку построения баррикады из хохломских детских стульчиков и т. д. Все они были на грани абсолютного кретинизма, ибо сейчас я немолода и неуклюжа, но даже и в раннем детстве не мечтала быть похожей на Зену – королеву воинов.

– Вы что-нибудь скажете?

– Иншалла, – я решила сразу протестировать реальность. – Вероятно, раз ты пришел, это тебе есть что мне сказать. Я слушаю.

Брови-галочка удивленно взлетели вверх, потом юноша все так же сумрачно улыбнулся и понимающе кивнул.

– Вы испугались. Я действительно наполовину дагестанец, но я никогда не видел своего отца.

– Я тоже своего никогда не видела, – огрызнулась я. – Можно подумать, это что-то меняет.

«Даже если мне удастся заговаривать ему зубы до прихода следующей семьи, то что? – думала я между тем. – Каков шанс, что они придут с отцом, похожим на Брюса Уиллиса? Невелик, надо честно признать… Скорее всего, это будет мать с маленьким ребенком. Нельзя, надо сейчас что-то…»

– Я очень рад, что у нас не продают оружие, – сказал между тем Кирилл. – Был такой момент, когда я… Вы об этом, еще когда в Перми, писали, я в «Снобе» читал. Но все на самом деле не так. Я знаю, почему они стреляют. С другой стороны знаю, понимаете?

– Расскажи.