Дети золота, дети песка

В пещере становится светлее, видимо, выход из пещеры все ближе. На луке седла совсем рядом с собой замечает Ренэйст покачивающиеся ножны, в которых хранится нож с изогнутой рукоятью. Ладони ее холодеют от волнения, но слегка изворачивается она, силясь дотянуться; ей нужно хоть какое-то оружие. Руки связаны за спиной, практически у самой поясницы, и луннорожденная слегка двигает запястьями, пытаясь ослабить веревку. Прикасается она самыми кончиками пальцев к холодному металлу ножен, не в силах ухватить их покрепче, когда всадник замечает ее маневр. Он что-то яростно выкрикивает – кажется, нечто бранное, – и с силой бьет ее по пальцам каблуком своего сапога. Белолунная кричит от боли, поджав пальцы и вжав кисти в поясницу, рычит сквозь зубы от бессильной ярости. Всадник перехватывает ножны и убирает их подальше от нее, лишая северянку возможности заполучить вожделенную сталь.

Ничего. Если понадобится, она собственными зубами разорвет их глотки.

Покидают они своды пещеры, оказываясь во власти дневного светила. Но свет этот ярче сияния Солнца и Луны, от него слепит глаза, и Ренэйст отворачивается, зажмурившись. Не сразу удается привыкнуть, и, когда она все же открывает глаза, у Ренэйст перехватывает дыхание.

– Великая Фригга…

Город сияет куполами, отлитыми из чистого золота. Они отражают свет Солнца и сверкают ярче звезд, коими усыпано ее северное небо. Ренэйст видит стены башен, созданных из белого камня, и не верит, что среди пустыни мог раскинуться город. Как же выживают его жители на этой голой земле? Здесь нет лесов, нет дичи, нет ничего, что может их прокормить. Только это великолепие, превосходящее по красоте своей любое здание, которое только видела конунгова дочь в своей жизни.

– Ренэйст…

Голос его звучит тихо, совсем слабо. Северянка оборачивается, глядя на своего побратима с беспокойством. Лицо Радомира осунулось, на виске запеклась кровь, от которой слиплось несколько русых прядей. Измученный, смотрит он на нее мутными карими глазами, проведя языком по сухим губам, и хрипло выдыхает:

– Куда они везут нас?

Щурясь, вновь смотрит она на ярко блестящее солнце.

– Они нас уже привезли.

Дорога в эту часть дворца мужчинам закрыта, и оттого столь желанно взглянуть за эти стены хотя бы одним глазком.

Пусть и значит это, что глаза придется лишиться.

Собственная безнаказанность при посещении гарема пьянит его, ласкает самолюбие Касима столь яростно, что с нетерпением ждет он любой возможности переступить порог золотых врат. Отводят евнухи взгляды, стоит только ему показаться, перешептываются, но слова сказать не смеют. Пропустить его – ее приказ, и слово ее никто не смеет нарушить.

Каждый в Алтын-Куле знает, кто истинно правит городом.

Гарем похож на оазис. До самых сводов возвышаются тропические деревья, раскинувшие пышные свои ветви во все стороны. Некоторые из них столь низко расположены, что Касим наступает на них без какой-либо жалости. Пол устелен мраморными плитами, между которых льется вода; в извилистых «тропинках», от которых питаются богатые эти сады, плещутся живые рыбы. Запах благовоний смешивается с ароматом цветов, высоко в ветвях щебечут певчие птицы, и душа наполняется покоем. Касим позволяет блаженству наполнить его, растечься по его венам сладким медом; была бы его воля, так и не уходил никуда.

Лишь султан имеет право находиться здесь столько, сколько пожелает, но лишь с ее дозволения.

Эти сады в свое время стали подарком прошлого султана, Сабира I, возлюбленной дочери. Любопытной и жаждущей знаний росла она, читающей книги и изучающей древние карты. Рвалась она прочь, за стены дворца, мечтая узнать, что хранит за собой мир за пределами Алтын-Куле, но кто позволит подобное царской дочери? Стремясь утолить ее жажду, приказал Сабир воздвигнуть в гареме оазис рукотворный, дать дочери все, что только она пожелает. Лишь свободу так и не смог ей дать.

Но даже это не погасило пламя в прекрасной этой душе.

Наложницы, заметив главу янычар, разбегаются в стороны, точно те же птички, и тянется за ними разноцветный шлейф легких одежд. Прячутся за колоннами и стволами деревьев, но не стараются сделать так, чтобы вовсе их не увидел. Лишь игра это, лукавая невинность, выставленная напоказ. Одна краше другой, смотрят они за каждым его движением, следят ярко подведенными глазами за каждым шагом, перешептываясь. Хихикают, стоит Касиму бросить на них мимолетный взгляд. Янычар не имеет права на них смотреть, но безнаказанная вседозволенность пьянит его.

Уж точно не был бы рад их нынешний султан, Саид III, если бы узнал, что другой мужчина любуется его сокровищницей. Лишь он может лицезреть красоту этих женщин, слышать их песни, игру на музыкальных инструментах или наблюдать за тем, как танцуют они, извиваясь изящно подобно змеям. Лишь он один может возлечь с любой из них, пригласив красавицу в свои покои.

Безусловно, с ее дозволения. Лишь она решает, кого из наложниц может он возжелать.

Его прекрасная, всемогущая госпожа.

Венценосная.