Детки в порядке

За этот вечер мы почти ничего не успели и пошли спать с четким чувством того, что ничего не успели. Казалось бы, ну и подумаешь. Мы уже много раз ложились, не сделав за день почти или совсем ничего, и в этом не было ничего страшного, когда нам нечем было заняться.

Манифест Мэд гласит: когда от тебя ничего не требуется, не делать ничего – это дело; когда от тебя требуется что-то, не делать ничего – это ничто.

Мы лежали во тьме, слушая гудение обогревателя и ворочаясь в какой-то липкой лени. Проблема была в том, что от меня что-то требовалось. И я слишком долго этим чем-то пренебрегала.

– Мэд? – позвала Коко.

– Что?

– Расскажи историю.

– Я не в настроении, Кокосик.

Я лежала, закрыв глаза и прислушиваясь к храпящему Зазу, словно он мог поделиться со мной своим умиротворением. Если бы я открыла глаза, то увидела бы Вика на диване. Он воткнул наушники. Интересно, он опять слушает ту оперу? Которой поделился со мной на мосту через канал?

Коко кашлянула. Я открыла глаза:

– Что, Коко?

– Ничего. Черт!

Я перевернулась на спину, натянула спальник на лицо, и там, в темноте моего сознания – предельного, чрезвычайного сознания, – я увидела Джемму. Она лежала в кровати, глядя в потолок, и рядом на тумбочке стояла бутылка кока-колы. Не стоило мне ждать так долго…

Коко снова кашлянула.

– Да боже мой, Коко, в чем дело?

– Я не могу заснуть без истории. Ну или… ну или какого-нибудь заявления, что ли?

– Тебе нужно заявление?!

– Если не сложно.

Вик вынул один наушник. Заз щелкнул пальцами и сел в спальнике. Получается, все в сборе.

– Ладно, – сказала я, как насчет такого: – И Мэделин пнула девочку, которая мешала всем заснуть, и все возрадовались. Годится такое?

Коко сначала ничего не сказала, но в приглушенном свете луны я, кажется, разглядела ее нахмуренное лицо.

– А я, вообще-то, старалась.

– Старалась? В смысле?

– Ну, с заявлением.

Коко снова кашлянула и заговорила так, словно знала: ее слушает весь мир.

– И когда ребятам был очень нужен кто-то, кого любить и кому доверять, они нашли друг друга, и назвались они Ребята с Аппетитом, и они жили, и они смеялись, и увидели, что это хорошо.

После заявления Коко наступила долгая тишина. Понятия не имею, сколько она длилась. Как вообще измерить тишину?

– Ну, что думаете? – спросила Коко. – Я знаю, что Вик просто Глава и все такое, но… не знаю, после сегодня мне кажется, мы как-то… что мы одна команда, понимаете? Ну, как банда из «Изгоев»… Правда, Мэд? Мне показалось, нам нужно имя.

Заз щелкнул пальцами.

– Ребята с Аппетитом, – продолжила Коко. – Смекаете? Потому что мы всегда голодные и торчим то у «Бабушки», то у «Наполеона», то в «Белой манне»… и эти наши проделки с мороженым в «Фудвиле». Ну и это, жажда жизни и все такое. Двойной смысл. Ребята с Аппетитом.

Я села, сбрасывая спальник:

– Да мы поняли, Коко. Только имбецил бы не понял.

Рыжие кудри Коко описали круг в полутьме.

– Пипец, ну и слово. Что оно значит?

– Ребят, – сказал Вик.

У меня в животе разгорелся пожар слепой ярости; он быстро поднялся до горла и перекинулся на лицо, лоб, и вот уже мои волосы в огне. И как странно было в тот момент понимать, ясно и четко, что я злилась совсем не на то, что злилась. Я злилась не на Коко. А на что же?

– Это значит, ты не такая умная, как считаешь.

Крошечная фигурка Коко встала во весь рост; нижняя половина все еще обернута в спальник, как наполовину фаршированный перец.

– Ты просто злишься, что не придумала это первой. Раз в жизни я сделала заявление. Неимбецильское заявление.

Заз щелкнул дважды.

Я обулась, встала и направилась к вешалке у двери:

– Меня тошнит от этого места.

– Ну и ладно, – сказала Коко. – Потому что его тошнит от тебя. Так тошнит, что сейчас оно тобой блеванет.

У дальней стены парника Вик приподнялся на локте, держа наушники. Я натянула куртку и шапку и лишь тогда поняла, что в какой-то момент взяла в руки «Изгоев». Книга перестала быть книгой; она стала частью моего тела, естественным его продолжением. Я вышла наружу, громко хлопнув дверью, и зашагала по замерзшей дорожке. Мою голову заливали картины: Джемма валяется в своих нечистотах, или еще хуже, избитая, или еще хуже…

Подходя к каналу «У золотой рыбки», я услышала пронзительный голос Коко:

– И мы жили, и мы смеялись, Мэд! – Наверно, она высунула голову в дверь. Ее голос эхом разносился по саду; я молча взмолилась, чтобы Гюнтер не спал сегодня с открытым окном. – И мы увидели, что это хорошо! – вопила она. – Мы увидели, что это пипец хорошо!

Гарри Конник Младший-Младший лениво подплыл ближе, когда я проходила через мост. Его выпученные глаза словно вопрошали меня: «Кто ты, Мэделин Фалко?»

– Сдавайся, Младший.

Но я знала, что он не послушается. Он был рыбой, которая не сдается.

Пять Внутренние превращения, или Грандиозное чудо одновременных чрезвычайных противоположностей