Детская книга

Так замысел день за днем обретал плоть. Фабианцы и теософы, англикане и гильдии мастеровых вешали у себя объявления о лагере и предлагали помощь – с молотками и зубилами, чайниками и пирогами, сценой и мастерскими, полезной гимнастикой и уроками движения. Участники прошлогодних лагерей как-то растерялись: куда подевалась былая интимность, спонтанность, язычество, поклонение солнцу? Но Герант убедительно сказал, что все это – не вместо дикого леса, а помимо него; они смогут творить прекрасное и в то же время наслаждаться природой. Он принялся планировать день за днем этого, пока призрачного, мира. Они доведут лагерь до кульминации – главного дня с премьерой постановки, лекцией Фладда, ночным обжигом сосудов в бутылочной печи (дрова будут таскать все участники лагеря) и полночным пиром.

* * *

Имогена согласилась на все эти планы, построенные ради нее, но сама не предлагала ничего, ни по курсам, ни по организации. Флоренция Кейн сказала, что совершенно не способна ни к какому рукоделию, но остановится в гостинице и будет время от времени проведывать участников. Нет, спасибо, прыгать в гимнастическом костюме ей тоже не хочется. Герант ненадолго расстроился – ему так хотелось, чтобы она играла в лагере какую-то роль, хоть он и сам не знал какую. Он сказал, что Имогена будет разочарована.

– Не думаю, – ответила Флоренция. – Честно, не думаю.

* * *

За несколько дней до прибытия участников лагеря, летним вечером, Проспер Кейн взял кэб и отправился в Клеркенуэлл, чтобы забрать Имогену с инструментами. Лето выдалось очень жаркое. Ранний вечерний свет, хоть и полный пылинок и летающего мусора, золотил серые стены. Проспер остановился на тротуаре возле «Серебряного орешка» и заглянул внутрь. Дерево светилось вечными плодами. На полках блестели драгоценные металлы и тончайшие глазури. Эмалевые украшения и нити бус свисали с керамических ветвей миниатюрных древовидных подставок, стоявших по концам длинного стола. Между деревьями-подставками виднелась бледная масса рыжеватых волос, на столе распростерлись плечи, обтянутые серой рубашкой вроде квакерской. Проспер, опоздавший из-за толкотни на улицах, подумал, что Имогена заждалась и уснула. Он с удовольствием глядел на расслабленность ее обычно столь зажатого тела. Он подумал (в последний раз, как оказалось), что поступил правильно, взяв Имогену к себе в дом, компаньонкой для Флоренции, растущей без матери.

Он вошел в магазин. Хорошенький латунный колокольчик над дверью звякнул, Имогена вздрогнула. Но не подняла головы. Проспер подошел к столу и коснулся ее плеча. Он извинился за опоздание и спросил, не нужна ли ей помощь в сборах.

Она подняла к нему лицо. Это было, прямо сказать, лицо бесноватой, опухшее, с неподвижным взглядом, покрытое алыми пятнами. Глаза были мокрые, и лицо мокрое, и даже воротник блузы отсырел. Имогена с тяжело вздымающейся грудью перевела дух и попыталась извиниться.

– Дорогая… – сказал Проспер. Он отошел, подтянул к столу единственный оставшийся стул и сел рядом с Имогеной. Что случилось? Что ее так расстроило?

– Я не могу… – сказала она. – Не могу… – И зарыдала.

Проспер предложил ей собственный, идеально сложенный носовой платок.

– Чего ты не можешь? – спросил он.

– Не могу туда. Не могу туда вернуться.

Она умолкла и снова зарыдала, а потом начала объяснять:

– Я не могу спать в том доме. Не могу, не могу, не могу.

Проспер Кейн не стал спрашивать почему. Он не хотел знать ответ на этот вопрос и решил, что для нее будет лучше – не давать этого ответа. Он сказал:

– Значит, не будешь. Мы придумаем что-нибудь другое.

Имогена принялась бормотать отчаянные мокрые признания о Геранте… о том, что она предала Помону… и о грязи, грязи на коврах, грязи в кухне. Она возбужденно замахала руками, и майор Кейн поймал их, мокрые и горячие, и удержал в ладонях.

– Может быть, ты поселишься с другими девушками в палатках? Или в гостинице вместе со мной и Флоренцией?

– Вы не знаете…

– Мне и не нужно знать. Ты член моей семьи. Я о тебе забочусь. И дальше буду заботиться.

– Не нужно, незачем. Нет необходимости…

– Необходимость есть, это совершенно ясно, раз ты в таком состоянии. Может, мы скажем, что ты больна и вовсе не можешь работать в летней школе? Уедем куда-нибудь, отдохнем.

– Не надо. Хватит мне глупить.

– Ты скоро будешь независимой. У тебя есть талант, ты же знаешь. Ты сможешь зарабатывать себе на жизнь и, я надеюсь, найдешь человека, которого полюбишь, у тебя будет свой дом, безопасное пристанище.

Это вызвало новый приступ слез, но уже тихих. Потом Имогена сказала:

– Мне нужно уехать, немедленно. Но не в тот дом. Я не знаю, что мне делать.

– Я надеюсь, что ты мне позволишь заботиться о тебе, пока ты не найдешь, – он повторился, – человека, которого полюбишь, который будет о тебе заботиться…

– Я уже люблю, – сказала Имогена. Глаза у нее были закрыты. Последовала бесконечно малая пауза, пока Имогена принимала решение. – Я люблю вас.

Еще одна пауза.

– Поэтому я должна уехать.