Детское время

Каким‑то образом я попал в себя семимесячного. Полагаю, я разгадал загадку исчезновения неудачников–экспериментаторов. Правда, поделиться этой информацией ни с кем не могу — издаю прикольные нечленораздельные звуки, при любой попытке заговорить. Самое главное, я сам никогда не знаю, что вырвется из моего рта в следующий раз.

Через несколько дней после перемещения я целое утро пытаюсь донести до папы простую истину: «Я не буду есть эту кашу».

— Бу! Ка! Га! – вместо этого радостно ору я.

— Правильно, — по своему интерпретирует мои слова папа. – Гарри будет кушать кашку.

У папы вообще поразительная способность озвучивать то, что, по его мнению, я говорю. Надо сказать, получается всегда весьма далеко от истины.

«Она противная!»

— А! Па!

— Да, — соглашается папа. – Папочка будет тебя кормить.

«Я хочу омлет!»

— Ам!

Ну, вот это совсем неудачно получилось.

У меня во рту тут же оказывается сладковатая склизкая субстанция.

— Ам! — передразнивает папа смеясь.

~*~*~*~*~

Если честно, то когда я понял, что мама держит меня на руках, я позорно разревелся. Не знаю, что на меня нашло, просто это не так и не объяснишь! Больше всего в детстве я желал, чтобы мои родители были рядом. Засыпая в своём чулане под лестницей на импровизированной кровати из коробок, я любил представлять, как все было, когда родители ещё были живы. Я представлял, как меня маленького качали на руках, называли меня ласковыми именами, обнимали, рассказывали мне сказки, может быть, даже играли со мной. Лет до пяти я еще надеялся, что родители обязательно за мной придут. Тетя Петунья говорила, что они умерли. Но разве я мог знать, что такое «умерли»? Я думал, это как будто они про меня забыли, но скоро вспомнят и заберут отсюда. Однажды я сказал об этом дяде Вернону, когда он меня за что‑то наказал, а он ответил:

— Никто тебя не заберёт, щенок ты неблагодарный, нет у тебя никого! Кроме нас ты никому больше не нужен.

Он не проорал это как обычно, а сказал обычным тоном.

Вот с тех пор‑то я стал подозревать, что «умерли» это значит что‑то совсем другое.

Наверное, поэтому я плакал теперь у мамы на плече и не мог остановиться. Она поглаживала меня по спине и говорила, что‑то успокаивающее. Потом появился папа и они стали вдвоём меня утешать. От этого я разревелся еще больше.

Сириус глубокомысленно отметил:

— Он испугался. Переместиться с первого на третий этаж, это вам не шутки!

Да уж, не шутки.

Когда я вдоволь наистерился, мы засобирались домой.

— Ну, наконец‑то он замолчал! – сказала мама с таким облегчением в голосе, что мне даже стало стыдно. – Как думаете, может, стоит показать его колдоведьме? Может, у него что‑то болит? Он ничего не мог себе повредить, когда переместился? Мерлин, это же была аппарация! Гарри вообще мог расщепиться!

Похоже, теперь истерика начиналась у мамы…

Слушая разговоры взрослых, я узнал, что мы с мамой и папой были в гостях у Сириуса в честь моего почти–дня–рождения. Видимо, в конце каждого месяца родители отмечали, что я повзрослел еще на один месяц. Двенадцать дней рождений в году это здорово!

От пережитого стресса я сильно устал и заснул еще до того, как мы шагнули в камин. Это и хорошо. Не думаю, что мне понравилось бы такое путешествие.

Глава 2

Проснулся я уже в детской кроватке–манеже. Слева решётка, справа решётка – как в клетке какой‑то, честное слово! Немного повозившись, я выяснил, что, во–первых, я могу сесть, а во–вторых, больше я ничего не могу. В смысле, попытка встать увенчалась провалом и ощутимым падением на пятую точку. Ну, и ладно! Зато у меня превосходно получается ползать на четвереньках.

Хоть кроватка и была для меня великовата, в ней особо не наползаешься. Я семь раз прополз с одного конца на другой – закружилась голова. Жизнь омрачало и то, что мне нужно было в туалет, и я был голоден. Ситуёвина, однако!

Осмотреться я не успел. Пришли родители.

Собственно, ещё до вечера я чуть не спалился. Пожалуй, я слишком сильно радовался тому, что мама и папа живы, и столь же сильно возмущался, когда мне меняли подгузник. Но что вы хотите?! Из меня эмоции били ключом.

— Что‑то он сегодня слишком шумный, Джеймс, – сказала мама, натягивая на меня ползунки после процедур с подгузником. – И смотри, как щёчки раскраснелись, может, у него поднялась температура?

Ну да. Я так не краснел, даже когда на третьем курс врал Макгонагалл, чтобы отмазать нас с Роном от отработки!

Папа подошёл и потрогал мой лоб.

— По–моему всё в порядке, Лил, – неуверенно сказал он.

— Мы завтра же покажем его колдомедику! – ответила мама. – Гарри ведёт себя как‑то странно.

Звучало угрожающе. С этим могли быть проблемы, я опасался, что колдомедики, могут как‑то выяснить, что в теле младенца – разум взрослого человека. И непонятно, что они тогда попытаются со мной сделать. Да и вообще не люблю я больницы!

Меня так озадачили эти мысли, что я не сразу сообразил, что опять делаю что‑то не так. Мама взяла меня на руки и стала, покачивая, ходить по комнате.

— Джеймс! – встревоженно сказала она. – С ним что‑то не в порядке! Посмотри, он молчит уже целых полчаса!