Детство

Зима прошла, настала весна и принесла с собою свет, все больше растягивая промежуток до наступления ночи, и холодные дожди, от которых оседали и оседали сугробы, чтобы постепенно исчезнуть. В одно такое мартовское утро, с густо нависшими темными тучами и дождем, я, как обычно, вышел на кухню, чтобы позавтракать. Мама уже уехала, у нее была утренняя смена. Радио она оставила невыключенным. Еще не выйдя из спальни, я уже понял, что ночью что-то случилось. Слов было не разобрать, но в голосе диктора звучали необычные, драматические интонации. Я намазал себе бутерброд, положил на него кусочек салями. Налил в стакан молока. Оказывается, в Северном море произошла авария, там перевернулась и ушла под воду нефтяная платформа. За окном по стеклу медленно скатывались дождевые капли. Дождь негромко барабанил по крыше, окутывая дом глухой пеленой. У Густавсена завели машину, зажегся свет перед домом. Произошла страшная катастрофа, много людей числятся пропавшими, никто не знал точную цифру. Когда я через полчаса подошел к «Б-Максу» в сапогах с заправленными туда брюками и в плотно завязанном капюшоне дождевой куртки, там только об этом и было разговоров. У всех был кто-нибудь знакомый, кто знал кого-то, у кого как раз на этой платформе работал отец или брат. Одного звали Александр Хьелланн. Кажется, у платформы подломилась одна из опор. Что это было — блуждающая гигантская волна? Бомба? Ошибка проектировщиков?

На первом уроке учитель начал с разговора об этой аварии, хотя был урок математики. Я подумал, что об этом скажет кристиансаннский дедушка. Он всегда говорил нам, чтобы мы шли в нефтяники — мол, будущее за нефтью. Но с другой стороны звучали иные сигналы: один из репортажей в выпуске новостей начинался с прогноза о том, что нефтехранилища скоро опустеют, что все движется к этому гораздо быстрее, чем думали раньше, и через каких-то двадцать пять лет нефть полностью закончится. Прозвучавшая дата, 2004 год, произвела на меня ошеломляющее впечатление. Это было такое далекое будущее, что казалось чем-то нереальным, а тут вдруг о нем говорят как о конкретном факте, а такое воспринимается уже совершенно иначе, чем когда ты сталкиваешься с чем-то похожим в научной фантастике и в газетах, и это переворачивало все представления: неужели 2004 год и вправду настанет? При нашей жизни? Вдобавок меня встревожил сам тон обозревателя, предрекавший что-то ужасное, меня вообще расстраивала мысль, что чему-то придет конец. Это мне совсем не нравилось, я хотел, чтобы все, что есть, продолжалось и никогда не кончалось. Конец чего бы то ни было меня пугал. Поэтому я надеялся, что Джимми Картер останется на второй президентский срок, а Одвар Нурдли[22] и его Рабочая партия выиграют следующие выборы. Мне нравился Одвар Нурдли, несмотря на его вечно усталый и болезненный вид, и не нравились Могенс Глиструп[23] и Улоф Пальме — в них было что-то угодливое и потому нехорошее, что проглядывало в складках губ и в глазах. То же самое было и у Эйнара Фёрде[24] и Реиульфа Стеена[25], хотя и не в такой степени. Зато мне нравилась Ханна Кванму[26], в отличие от Голды Меир и Менахема Бегина, несмотря на Кэмп-Дэвидское соглашение. Об Анваре Садате трудно было составить себе определенное мнение. Как и о Брежневе, хотя он был для меня явлением иного рода. Глядя, как он стоит в толстой шубе и меховой шапке, с кустистыми бровями над узкими монгольскими глазками на ничего не выражающем лице, и механически машет рукой проходящему внизу параду, в котором одна за другой перед ним проезжают ракетные установки в окружении одинаковых солдат, тысячами марширующих по площади строевым шагом, я не видел в нем человека, это было что-то другое, к чему не знаешь, как относиться.

Нравился ли мне Пер Клеппе[27]? В каком-то смысле да. По крайней мере, я надеялся, что антиинфляционный «пакет Клеппе» оправдает себя на практике.

Нравился мне Ханс Хаммонд Росбах[28], а Трюгве Браттели[29] казался мне слишком странным из-за его тихого, шепчущего голоса и странного «р», узкоплечей фигуры, большой головы, чем-то напоминающей мертвый череп, и густых, черных бровей.

Четверть часа мы поговорили про аварию в Северном море, дальше урок продолжался как обычно, то есть мы решали задачи в тетрадях, а учитель прохаживался между рядов и подходил к тому, кто поднимал руку, прося о помощи, в то время как тьма за окном постепенно уступала место рассвету. На перемене кто-то сказал, что под водой внутри платформы могли остаться воздушные карманы, в которых человек может продержаться несколько дней. Кто-то сказал, что на платформе не было родителей местных ребят, но среди пропавших есть отец одного из тех, кто лечился в Ролигхедене. Трудно сказать, откуда брались такие слухи и насколько они соответствовали действительности. Следующим уроком был норвежский. Когда в класс пришла и села за стол наша классная руководительница, я поднял руку.

— Да, Карл Уве?

— Вы уже проверили наши сочинения?

— Подожди немного, и скоро узнаешь, — сказала она.