Детство

На улице все продолжался дождь и задувал ветер. Деревья в окрестностях школы раскачивались и трещали, а когда мы после перемены перешли в гимнастический зал, порывы ветра налетали на его стену с такой силой, что казалось, будто об нее разбиваются волны прибоя. Вентиляция завывала на все голоса, так что здание казалось живым существом, громадным зверем со множеством комнат, проходов и отверстий в стенах, который улегся рядом со школой и в безутешном одиночестве жалобно плачется сам себе. А может быть, сами звуки — это живые существа, подумал я, сидя в раздевалке на скамейке и снимая одежду. Они то набирали силу, то затихали, взвивались вверх и опадали, носились туда и сюда, как будто играя. Раздевшись, я, голый, взял полотенце и пошел в душевую, там уже было тепло и влажно от пара. Я встал в толпе бледных, почти мраморно-белых мальчишеских тел под теплые струи, они сначала облили мне голову, затем потекли по лицу и груди, охватили затылок и спину. Слипшиеся волосы упали мне на лоб, я закрыл глаза.

Вдруг кто-то крикнул:

— У Тура стоит! У Тура стоит!

Я открыл глаза и посмотрел в сторону Сверре — кричал он.

Он указывал пальцем в другой конец узкого помещения, там стоял, свесив руки, улыбающийся Тур, писюн — торчком. У Тура был самый большой писюн из всего класса, а может быть, и во всей школе. Он болтался у него между ног, как большая сарделька, и это не могло остаться секретом: штаны он носил тесные, а писюн укладывал наискось вверх, чтобы все видели. Да, он был большой. Но сейчас, когда он поднялся, то стал вообще громадным.

— Господи помилуй! — воскликнул Гейр Хокон.

Все смотрели на него, общая взвинченность нарастала, и было ясно, что надо срочно что-то предпринимать. Разве можно упустить такое!

— Отнесем его к фру Хензель! — крикнул Сверре. — Давайте скорей, пока не кончилось!

Фру Хензель, красивая и чопорная, что подчеркивали ее узкие очки и гладко стянутые назад волосы, вела у нас физкультуру. Родом немка, она говорила на ломаном норвежском и отличалась строгостью. От ее придирчивого внимания не ускользала ни одна мелочь, и в то же время держалась она отстраненно: за все это вместе мы прозвали ее аристосраткой. Ее уроки были для нас сплошное мучение, она обожала всякие гимнастические снаряды и почти никогда не давала нам поиграть в футбол. Когда Сверре предложил тащить Тура к ней в зал, где она, все еще в синей спортивной форме, белых носках и со свистком на шее, наводила порядок после занятий, все с восторгом подхватили такую замечательную идею.

— Ой, нет! — сказал Тур. — Не надо!

Подошли Сверре и Гейр Хокон и подхватили его под руки.

— Эй, кто-нибудь еще, помогите! — крикнул Сверре. — Нужны еще двое!

К ним присоединился Даг Магне, схватил Тура за ноги и поднял. Тур что-то возражал и отбрыкивался, когда его потащили из душевой, но не так чтобы очень. Остальные ринулись за ними. Зрелище было из ряда вон. Совершенно голый Тур, с громадным торчащим елдаком, на руках у четырех голых пацанов — в сопровождении других голых мальчишек. Процессия прошествовала через раздевалку в просторный, холодный зал, где фру Хензель, дама лет тридцати, обернулась при нашем появлении и воззрилась на эту сцену из дальнего конца помещения.

— Что это вы? — спросила она.

Четверка, которая несла Тура, бегом вбежала ей навстречу и выставила Тура перед ней стоймя, точно музейную статую, и, подержав так секунд пять, чтобы фру Хензель успела налюбоваться, снова опустила его в лежачее положение и галопом унеслась с ним в раздевалку.

Фру Хензель только и выговорила: «Ну что же вы, мальчики, нельзя же так» — и ничего особенного не сделала: не вскрикнула, не взвизгнула, не раскрыла от изумления рот, не выпучила глаза так, чтобы они вылезли из орбит, словом — ничего такого, на что мы в душе надеялись. Но все же шутка удалась. Мы показали ей гигантский стояк Тура.

В раздевалке мы потом обсуждали, что теперь будет. Лишь немногие ждали, что последуют строгие меры, по той простой причине, что ей будет неудобно давать этому делу ход. Но тут мы ошиблись. Оно имело громкие последствия. К нам в класс явился директор, четверку, которая несла Тура на руках, в наказание оставили после уроков, а всем остальным устроили небывалую головомойку и так отчихвостили, что только перья летели. Единственным, кто вышел из этого испытания с почетом, был Тур, его представили жертвой: и директор, и фру Хензель, и классная руководительница расценили эту выходку как коллективную травлю. Тур даже выиграл в общем мнении, так как в результате все, включая девочек, узнали про эту его сенсационную особенность, причем без малейшего усилия с его стороны.

В тот вечер я долго разглядывал себя голым в зеркале.

Но это было легче сказать, чем сделать. Единственное большое зеркало висело у нас в прихожей перед лестницей. Не мог же я там стоять голый, даже если в доме никого нет, потому что всегда кто-нибудь мог неожиданно прийти, и какой быстрой ни была бы моя реакция, вошедший все равно заметил бы мою удирающую вверх по лестнице голую задницу.

Нет уж! Оставалось зеркало в ванной.