Детство и юность Катрин Шаррон

Катрин шагнула вправо, чтобы разглядеть станок, который приводило в действие колесо. Это был плоский круг, похожий на большой поднос, вращающийся быстро и ровно. Тяжелые морщинистые руки дядюшки Батиста кладут на этот поднос комок каолиновой массы, старые руки, способные, как думает Катрин, создать из этого комка лишь пузатую супницу или незамысловатую чашку. Белая глина брызжет между пальцами, вздымается кверху круглой колонной; лицо, усы и блуза старого рабочего забрызганы белым, руки его теперь прижимают колонну книзу, уминают ее, округляют, и под их легким, словно ласкающим прикосновением она постепенно принимает форму… Руки, старые морщинистые руки… Но нет! — они уже больше не старые, не морщинистые, не растрескавшиеся. Они молоды — да, да! — молоды и прекрасны в своем могуществе и величии, в своих движениях — одновременно властных и нежных, придающих стройную и совершенную форму тому, что только что было комком простой глины… Иногда они раскрываются и трепещут вокруг белой колонны, словно крылья голубки, потом смыкаются вокруг нее, и от их объятий белая колонна меняет очертания: будто маленькая белая женщина с тонкой талией рождается под сжимающими ее пальцами. Еще немного — и Катрин почувствует страх перед этими волшебными пальцами, увидит кудесника и колдуна в старом, хорошо знакомом ей человеке с устало опущенными плечами и вечным окурком в уголке рта. Нет, не пузатая супница рождается на вращающемся без остановки круге, а высокая ваза на тонкой ножке раскрывается словно цветок, словно створки хрупкой морской раковины… Когда-то на уроках катехизиса аббат Ладюранти говорил им: «Бог сотворил человека из глины!» — и вот теперь дядюшка Батист своими старыми руками тоже творит чудо из этой самой глины. Руки его формуют глину по своему желанию, делают из нее все, что хотят, будто они обрели отдельную, самостоятельную жизнь, и Катрин видит только эти руки — и ничего больше.

Дядюшка Батист еле заметно кивнул головой, и Орельен тотчас же замедлил движение колеса; круг стал вращаться медленнее и наконец остановился.

Катрин не понимала, что с ней происходит; ей хотелось кричать от восторга перед этой вазой, возвышавшейся посередине круга, хотелось поцеловать сотворившие ее руки, которые отдыхали теперь на коленях старого мастера, — снова грубые и морщинистые, в глубоких царапинах и шрамах, но полные достоинства и благородства, — и вместе с тем ей хотелось уйти, исчезнуть, только бы не видеть побледневшее от стыда лицо Орельена, наконец заметившего ее. «Тебе нечего стыдиться, Орельен, ты напрасно не рассказывал мне о своей работе: я бы на твоем месте гордилась тем, что помогаю старым рукам делать их колдовскую, их волшебную работу!»

Лицо Орельена казалось осунувшимся, словно он прочитал в глазах Катрин не дружескую поддержку, а холодное презрение. Дядюшка Батист снял с круга вазу и медленно вертел ее в руках. Катрин угадывала, как щурит он маленькие, глубоко посаженные глазки, рассматривая свое новое творение.

Обернувшись, чтобы поставить готовую вазу на стол, старый мастер заметил стоявшую позади Катрин. Он посмотрел на нее внимательно, потом перевел взгляд на потупившегося ученика, застывшего в смущенной, неловкой позе.

— Эге, Кати, давно ты за нами подсматриваешь? Катрин молчала, не зная, что ответить.

— Тебя, верно, тетка Трилль послала?

Ах, верно! Катрин ведь пришла к дядюшке Батисту с поручением, но совсем позабыла о нем, потрясенная искусством старого мастера и опечаленная смущением Орельена. Когда девочка наконец собралась с мыслями и передала дядюшке Батисту поручение старухи, тот встал и усадил Орельена на свое место перед гончарным кругом.

— Ну, в чем дело? Вы что, незнакомы друг с другом? Ах, негодники!

Может, вы все-таки решитесь поздороваться? — И, обернувшись к Катрин, добавил: — Уф! Надо малость передохнуть. Пусть теперь Орельен поработает вместо меня. Он сделает для тебя чашку, сейчас увидишь!

Бледные щеки Орельена вспыхнули. Он взял комок каолина, помял его в руках, положил на середину круга и хотел было запустить круг ножной педалью, но дядюшка Батист знаком остановил его:

— Оставь педаль в покое, сынок, я покручу рукоятку.

— Вы… вы будете… — пролепетал Орельен.

— Ну да, я же сказал, что мне нужно размяться; это помогает от ревматизма.

— Но все-таки… — пробормотал снова Орельен.

— Давай занимайся своей чашкой, парень: ты подаришь ее Катрин, понял?

Ты вертишь круг для меня, могу же и я когда-нибудь покрутить его для тебя…

— Нет, нет…