Детство и юность Катрин Шаррон

Вскоре на их пути встали густые заросли папоротников. Они медленно побрели дальше, раздвигая руками зубчатые листья, которые расступались перед ними, словно волны изумрудного моря, и снова смыкались за спиной. Катрин было и страшно и весело чувствовать себя затерянной в этой зыбкой зеленой чаще, чуть колеблемой дыханием вечернего ветерка, над которой жужжали и носились мириады насекомых, — затерянной, но спокойной и счастливой, потому что рядом был Орельен! На мгновение Катрин закрыла глаза, пытаясь унять охватившее ее опьянение этим солнечным светом, золотой россыпью лучей на кружевных верхушках папоротников, одуряющим ароматом цветущих каштанов и тишиной, казавшейся еще более глубокой от приглушенного жужжания мух и низкого гудения проносившихся мимо, словно пули, шершней. Зажмурившись, она сделала несколько шагов вперед, открыла глаза и, ослепленная солнцем, вдруг обнаружила, что Орельена впереди нет. Сердце ее упало, она испуганно вскрикнула. Ослеплявшее глаза сияние тут же рассеялось, и девочка снова увидела своего спутника, который с встревоженным лицом возвращался к ней. Не зная, как объяснить Орельену свой внезапный испуг, Катрин сказала, что ей почудилось, будто по ее ноге скользнула змея. Пока Орельен, схватив палку, крушил зеленую стену папоротников, преследуя воображаемую гадюку, Катрин стояла неподвижно, сама удивляясь своему нелепому страху.

«Я так привыкла к нему, к его поддержке, к его дружбе! Достаточно на секунду представить себе: Орельен исчез, ушел, убежал, — и я уже считаю себя погибшей, да, да, погибшей!»

Катрин покосилась на Орельена, все еще штурмовавшего заросли папоротников в поисках несуществующей змеи, и вдруг почувствовала досаду за только что испытанный страх.

— Ты, случаем, не собираешься ли искать эту гадюку до самой ночи?

Орельен поднял голову, посмотрел на нее. Катрин опустила глаза, не в силах вынести его грустного и удивленного взгляда, и добавила извиняющимся тоном:

— Понимаешь, мы не успеем побыть у водяного колеса. Они двинулись дальше сквозь заросли папоротников. Орельен молчал. Хоть бы он сказал что-нибудь, пусть даже обругал ее как следует, только бы не оставлял одну, совсем одну в этом гнетущем молчании!

— А знаешь, Орельен, твоя чашка очень красивая!

Он обернулся с недоверчивым видом, но выражение лица Катрин, по-видимому, успокоило его, и он улыбнулся ей своей светлой улыбкой.

Они свернули влево и вышли на берег канала с черной водой, обсаженного с обеих сторон старыми каштанами, который привел их прямо к мельнице.

Водяные лилии и кувшинки расстилали на темной воде свои круглые плотные листья, по которым, казалось, можно было перейти, как по мосткам, на другой берег.

— Совсем как канал в Жалада, куда я однажды упала, когда была совсем маленькой.

Орельен взглянул на Катрин, зрачки его расширились от испуга. Он порывисто схватил ее за руку, словно она собиралась снова свалиться в воду, и стиснул кисть так крепко, что девочка вскрикнула. Орельен ослабил хватку, но не выпустил ее руки.

— Ты могла утонуть, Кати…

— Наверняка. Меня спас тогда мой плащ — он развернулся на воде, как лист кувшинки, и удержал меня на поверхности… А потом течение прибило меня к берегу…

— Боже мой! Боже мой! — испуганно повторял Орельен.

Смешно было смотреть на его лицо с высоко поднятыми бровями и широко раскрытыми глазами, а главное, слышать, как он повторяет свое «боже мой» — он, который, по примеру папаши Лартига, всегда утверждал, что не верит ни в бога, ни в черта!

Они побрели вдоль берега канала. Орельен старался идти с края, ближе к воде, оттесняя Катрин от берега. Скоро они дошли до конца канала, где белая от пены вода с шумом низвергалась вниз и падала на огромное черное колесо, приводя его в движение. И тут Катрин, обманув бдительность Орельена, вдруг шагнула к самому берегу и наклонилась над кипящей водой. Обернувшись, она увидела лицо мальчика, бледное и застывшее, словно маска. Срывающимся голосом он попросил ее отойти от водяной пучины. Катрин попятилась. Значит, он тоже боится, что она может исчезнуть из его жизни? Да, боится… как боялась и она, когда, открыв глаза в зеленых джунглях папоротников, не увидела впереди его стриженого затылка. Это двойное открытие взволновало Катрин: значит, можно чувствовать к чужому человеку такую же сильную привязанность, как к родному брату?

Она ощутила одновременно счастье, тревогу и грусть, открыв, сама того не подозревая, какое место занимает в жизни Орельена, Они уселись у подножия старой акации, простиравшей свои ветви над пенящимся водопадом.

— И это колесо крутит все машины на фабрике?

Как будто это не было и без того ясно! Но Катрин чувствовала, что должна во что бы то ни стало заговорить, нарушить тяготевшее над ними молчание.

— Ну да… Потому-то король и приказал построить фабрику у воды. Только вот машин у нас не так уж много. Говорят, в Лиможе есть фабрики в пять, десять раз больше нашей, с огромными паровыми котлами, которые вертят множество машин.

— А правда, что сам король приезжал раньше сюда?

— Может, и не сам король, но его люди…