Детство Ивана Грозного

Брат стоял у окна и смотрел на Соборную площадь, заполненную празднично одетым народом, хотя и не видел ее. Время перестало для него существовать. Мысленно он вернулся в опочивальню государыни и снова прощался с ней. После прилюдного глумления Шуйского прямо за дверью умирающей понимал, что не допустят его к Елене, ни к живой, ни к мертвой. Она была его первой и последней, единственной в жизни любовью. Неполных шестнадцати лет его женили, родился сын Владимир, но что такое любовь, он узнал много позже, впервые увидев Елену еще до сватовства к ней великого князя. С тех пор он любовался ею безмолвно, краснея и потупя взор, выполняя любое ее повеление. Еще девочкой-невестой она заметила его обожание и, смеясь, сказала:

— Полно, князь, смотреть в пол. Пора в лицо мое взглянуть!..

Счастье их было недолгим. Изнурительные походы, сражения, смертельные схватки то с литовцами, то с татарами; безрассудная смелость, наградой за которую были не воинские чины, а ее любовь. Даже жестокость и властность, постепенно проступавшие в любимом лице, не могли убить его чувство. Овчина старался найти и находил им объяснение — она же спасала престол для сына!

Легкое прозрачное облачко вдруг влетело в окно, неясный шепот прошелестел, благовонием овеяв… Может, сходит он с ума? Или это душа Елены сама прилетела к нему?

Он встряхнул головой, отгоняя наваждение. Перед глазами вновь всплыла Соборная площадь, а по ней в великой спешке, семеня ногами, дети боярские несли закрытый гроб. За гробом братья Глинские под руки не вели, а тащили свою мать, княгиню Анну, трясущуюся в плаче, а за ними, размахивая руками и о чем-то споря, будто на новгородском вече, толпой валили думские бояре, челядь великокняжеская. И во главе этого веча — Василий Шуйский, так и не снявший праздничную — по случаю Пасхи — одежду.

Басовито ударил колокол Успенского собора, и тут же сотни московских церквей радостно заблаговестили на разные голоса о воскресении Иисуса Христа. «Иисус воскрес!» — выпевали одни. «Воистину воскрес!» — подтверждали другие. Ни одна печальная нота не влилась в этот праздничный перезвон. Близилась вечерняя пасхальная служба, разряженные прихожане спешили к ее началу, заполняя Соборную площадь.

Погребальная процессия почти бегом обогнула ее и исчезла в кладбищенских воротах Вознесенского монастыря.

Овчина в ужасе застыл у окна. Боясь разбудить малыша, он с трудом сдерживал негодование. Еще двух часов не прошло с момента смерти государыни. Следовало обмыть, обрядить ее. Но не было не только митрополита, даже простого священника не заметил Овчина среди бояр. Неужели великую княгиню даже не отпевали? Неужели обрекли ее душу на вечные скитальческие муки?!

Чтобы не выдать своего отчаяния перед сестрой, опухшей от слез и едва державшейся на ногах, он в кровь закусил губы и ничего ей не сказал.

Не прошло и получаса, как он снова увидел бояр, уже возвращавшихся с кладбища. Теперь они шли еще быстрее, пересекли площадь и прямиком проследовали к парадному крыльцу мужской половины дворца.

«В Тронную палату, — понял Овчина, — спешное заседание, власть будут делить. Да что делить?! Василий Шуйский с многочисленной родней займут первые места, остальные бояре лишь подпевать им будут».

Овчина понимал, что на очереди расправа над ним. Но пока он еще член Боярской Думы и должен узнать, чем вызваны такие необычно скорые похороны великой княгини. Без объяснений это будет из рук вон выходящим событием и ляжет черным пятном на нынешних правителей.

Овчина вошел в палату как раз в тот момент, когда Василий Шуйский подошел к трону. Он опустился рядом на скамью, как бы ощупывая трон глазами, и сбоку привалился к его спинке всей тяжестью могучего крупного тела. Но тотчас встал, обведя цепким взглядом бояр и остановив его на Овчине. Бояре разом притихли, видно, многие вспомнили его расправу над богатыми смольчанами, не уличенными, а только заподозренными в сговоре с поляками. Слишком памятно было чествование князя Шуйского как победителя на площади, под скрип виселиц на крепостных стенах. Вместе с убитыми в домах и на площадях родственниками повешенных, их жен и детей, погибло тогда около полутора тысяч смольчан. Уж не начнет ли он немедленную расправу над всеми, кто хоть как-то общался с великой княгиней и ее сыном? Дети многих сидящих сейчас в Думской палате бояр и служилых людей не раз участвовали в пирах и поездках молодой вдовы, неужели их ждет участь казненных смольчан?! Но страшно не только наказание, а и отлучение от дворцовой службы, ведь молодежь только начинает жить…

В полном молчании затаившихся бояр Василий Шуйский произнес тронную речь, заготовленную задолго до смерти ненавистной литвинки. Он был глубоко уверен в себе: поди догадайся, что среди пасхальных яиц, преподнесенных великой княгине Елене, было и смазанное смертельным ядом. Не обязательно было есть отравленное, достаточно только коснуться пальцами, державшими его, лица или губ. Яд быстро впитывался и действовал неумолимо, хотя и не сразу.