После физкультуры объедки моются под душем в трусах, потому что у них маленькие письки.
Если их заставить, то они признаются, что физкультура — это совсем не весело.
Особенно когда надо прыгать через козел. Или попасть по мячу битой, а у тебя всего три жалкие попытки. А если и удается попасть по мячу, то его, конечно, поймают.
Объедки даже не пытаются. Они бьют по мячу, как девчонки, а потом тяжело бредут к первой отметке, даже не стараясь добежать до следующей.
А взгляд их уже далеко.
В другом мире.
За всю мою долгую карьеру в команде школы Энебиберга я забил всего один гол.
Совершенно случайно. Просто мяч ударился о мое бедро, отскочил и попал в цель.
Меня всегда заменяли во втором тайме, а иногда я выходил на последние десять минут.
И все из-за того, что родители считали, что все должны принимать участие во всем и делать успехи.
Каждый раз, когда меня заменяли, тренер пытался утешить напоминанием о том «голе», который я забил Эстерокеру.
Никакой это был не гол.
Просто мяч ударился о мое бедро и закатился в ворота.
С такой ложью приходится жить — чтобы родители не плакали. Этот мир не терпит правды.
Осень выдалась такой теплой, что перелетные птицы в полной растерянности. Они летают туда-сюда между Египтом и Швецией, не понимая, куда же им надо. Даниель слышал, что это из-за Чернобыля. Шарлотта слышала, что единственное, что можно сделать, — это наблюдать за изменениями климата.
У Шарлотты на руке белое пятно. Рак кожи, думает она.
— Пигментация! — отмахивается Рут.
ШКОЛЬНИЦА УМЕРЛА ОТ РАКА — МАТЬ ОТКАЗАЛАСЬ ВОВРЕМЯ ОТВЕСТИ ЕЕ В БОЛЬНИЦУ! — думает Шарлотта.
Птицы не знают, куда им податься. Их маленькие птичьи мозги выжжены чернобыльским излучением, их тысячелетняя память стерта в одночасье.
Шарлотта предлагает арендовать самолет и отвезти птиц в Египет. Даниель начинает плакать. Рут просит, чтобы Шарлотта прекратила говорить такие вещи. Шарлотта отвечает, что она, может быть, уже не в состоянии прекратить, что ее мозг, возможно, подвергся изменениям.
— О таких вещах не шутят! — рявкает Рут. — Даниелю страшно, ты что, не видишь!
Даниель плачет от сознания того, что почти всю жизнь ему придется прожить после катастрофы, той катастрофы, что открыла ему глаза и заставила прочесть первую полосу газеты, а не только комиксы и телепрограмму.
И он видел прогнозы в новостях. В какую сторону дует ветер? Три с половиной миллиона человек в Киеве, возможно, останутся в живых, если ветер не переменится.
Как может мир быть таким жестоким?
— Я тоже считаю, что мир жуткий! — кричит Шарлотта и бросается прочь из-за стола.
— Не понимаю эту девочку в последнее время, — бормочет Рут и начинает убирать со стола.
Даниель остается сидеть и жевать свою еду.
Тем ужасным апрельским вечером он ехал на велосипеде домой от Рикарда, и было уже почти темно, и Даниель был счастлив от того, что решился ехать один на велосипеде в темноте. Моросил дождик. У Даниеля намокли волосы и лицо, и одежда промокла, но это были пустяки. Он даже смеялся. Он был храбрый.
Он не знал еще, что это был отравленный дождик.
На следующий день Даниель услышал по радио о взрыве реактора. «Взрыв реактора» — где же еще он слышал эти слова? Даниель отыскал пластинку «Хассеотаге» и поставил ее.
— Спасибо, — шепчет Даниель и отпихивает тарелку.
Целый час он посвящает тому, чтобы собрать свои вещи и отнести их в туалет. Потом запирается там, садится на крышку унитаза и читает о войне в телефонном каталоге.
Он проследил, чтобы у него было все необходимое: спальный мешок, туалетная бумага, радио, батарейки, вилка, спички и печенье. В туалете тесно.
Даниель ждет сигнала по радио. Ничему нельзя доверять.
Он не открывает дверь, когда Рут требует, чтобы он вышел.
Он не открывает ни после «Что это за глупости?», ни после «Всей семье нужен туалет!». Только услышав «Сейчас ты не-мед-лен-но откроешь дверь!», он отпирает. Но лишь после того, как голос Рут стал тверже бетона, которым залили реактор.
Когда он в следующий раз направляется в туалет, Рут показывает ему ключ. Даниель сбегает в кладовку.
Что же делать?